Чисто парижское эссе

Олег KALANOV

Я уже говорил, что создание настоящей здоровой семьи без «задней мысли» за границей практически невозможно. Как сказала одна моя знакомая: «Мы все приехали крутить одно и тоже «кино»». То есть ассимилироваться, натурализоваться, легализоваться, получить паспорт и зажить жизнью полноправного гражданина.

Легче всего и быстрее это сделать через брак, поэтому наши соотечественники почти никогда не смотрят, на ком женятся или выходят замуж. Только бы обеспечили документы, а уж о слове «любовь» давно забыли. Но бывают редкие счастливые исключения. Любовь с первого взгляда. Вот как рассказал о знакомстве со своей женой мой приятель. Справедливости ради надо сказать, что на этом беззаботная холостяцкая жизнь его закончилась, и ко времени знакомства у него уже было гражданство.

ELLE (она)

Жил я, как и многие в Париже, очень просто. Утро. Чай. Стихотворение. Подвиг. Любовь безгранична. Потом всё сначала.

Я тобою вдохнул, голова закружилась,                           

Что случилось со мной не пойму до сих пор.             

Первый раз я почувствовал сердца строптивость.                       

Первый раз я почувствовал мысли укор.                                                                                                                    

Почему всё не так, как должно быть по книгам?                                                                                                          

Много встреч, расставаний, потом забытьё.                                                                                                  

Удивительно — это получилось всё мигом.                                                                                                                       

Я вдохнул, вошла ты на веки в сердце моё.                                                                                                                                    

Что было, что было? Да ничего, в общем, и не было. Всё случилось шальною весной. Да и весна давно уже отзвенела, и яблони отцвели, и день серый и мрачный, и сетка дождя на окнах. Её я приметил ещё за переходом, на другой стороне улицы. Лёгкая, лёгкая, тонкая, как березовый прутик. Эта не зайдёт. Конечно, не зайдёт. А может, и не дойдет. Дунет ветер и её уже нет. Как пелена, как утренний туман. Да, в наш магазин и так почти никто не заходит. Да и не магазин это вовсе, а так — по совместительству. Нет, книги, конечно, у нас есть и книг много. Да вот только тащиться за книгами на окраину Парижа, к черту на рога, в четырнадцатый округ? Нет уж, увольте. А что мы вообще здесь делаем? А ничего не делаем. Юля читает стихи, а я слушаю и смотрю в окно: зайдёт-не зайдёт. А кто-нибудь здесь что-нибудь делает? Да, конечно. «Графоман» — это клуб. Его владелица Элен Шатлен — правнучка Островского, кинорежиссёр, продюсер, литератор и просто удивительный человек. Вот она здесь всё и делает. Занимается сводничеством. Сводит поэтов и писателей, журналистов и актёров. Сводит осколки такой разрозненной, такой неуживчивой и амбициозной русской эмиграции. Сводит и склеивает воедино, не давая раствориться, ассимилироваться, натурализоваться в безграничной французской культуре осколкам русской самобытности, не даёт забыть родной язык, привычки, образы…

Юля читает, а я смотрю в окно: войдёт-не войдёт. Она не вошла, не влетела, не впорхнула, а просочилась сквозь слегка приоткрытую дверь. И теперь покачивалась у книжных полок лёгкой струйкой дыма.

— А Вы не знаете?

— Нет, не знаем…

— А Вы не можете?

— Нет, не можем…

— А Вы…

Слегка вздёрнутый подбородок. Чуть вздрогнувшие тонкие-тонкие губы. И глаза — две карие спелые вишни.                                                                                                      — Может мне кто-нибудь объяснить?..

Я взбешён:

— Этот Сорокин – это дегенерат, деградант. Это не творчество, а чёрт знает, что! Кто-нибудь может в этом разобраться?

— Да, я могу — это мой профиль. Я журналист. Я читала, это вполне объяснимо. Очень просто. Это игра образов. Это протест против действительности. Это… Это… Это…

И вот уже всё понятно и доступно. И я не такой уж непроходимый тупица, и Сорокин не полный дегенерат, и действительно, в этом что-то есть. А Вы знаете, я ведь тоже пишу. У меня даже книга с собой. Но Вы читать не будете. Кто сейчас читает эссе? Не читают и не издают. Издателю нужен сюжет, убийства, погоня, кровь, серия. А это…

— А это, как цивильная сигарета на лесоповале.

— Браток, дай затянутся…

Глотнул сладкий, чуть щекочущий ноздри дым. Глотнул. Ещё… Ещё и ещё…

— Эй, бродяга, да ты совсем страх потерял! Я же тебе, как человеку, а ты!.. Я тебя сейчас…                                                                                                                                               Ещё… Ещё и ещё…

Сейчас не читают эссе. Народ, одурманенный революцией и обезумевший от событий, жаждет крови. Но всё вернётся на круги своя. Промчатся страсти, схлынут разочарования, откроются глаза. Люди увидят, что есть театр, кино, литература, над которой лёгкой дымкой парят изыски. Подует ветер, погонит рябь и ничего нет. Тёмная свинцовая гладь озера. Но в дальних тихих омутах…

Ещё, ещё и ещё…