И тут явился ко мне мой чёрт… (рассказ) — Павел Крылов

I. — Громова! — рычание полицая, занявшего собой, казалось, весь проём распахнувшейся двери, заставило арестованных из женской камеры ещё теснее вжаться в её стены и пол.

— Уляша, — тихонько шептала Лина Самошина, — господи, второй раз за сегодня.

После утреннего допроса Уля ещё не пришла в себя. Она почти весь день пролежала в углу под грудой одежды и других переданных мамой вещей и едва обмолвилась несколькими фразами с подругами, смотрела в потолок, о чём-то сосредоточенно думая, и происходящее вокруг словно бы её не касалось.

— Давай, давай! Разлеглась, стерва!- полицай вошёл внутрь, за ним ещё двое. Они рывком подняли Ульяну и поволокли вон. Кто-то из узниц затянул революционную песню.
— Войте, войте, сучки сталинские, — оскалился старший. — Зовите свою Красную Армию. Не дождётесь!
Когда конвоиры, не задерживаясь, прошли мимо кабинетов Соликовского и Кулешова, Уля поняла, что её ведут к выходу. В этом было что-то непонятное и пугающее, но девушка не успела об этом подумать, как оказалась на улице. Короткий январский день уже переходил в сумерки, и большинство родителей арестованных молодых краснодонцев разошлось по домам. У крыльца ждала легковая машина с включенным двигателем, куда конвоиры усадили Ульяну, и через минуту она исчезла в вечерней снежной дымке.

Краснодон невелик. Дорога заняла от силы минут пять, и вот машина остановилась у дома, который некогда занимал главный инженер треста «Краснодонуголь».
— Пошла, красавица! — грубо сказал один из полицаев и выдернул девушку из машины, так что та едва не повалилась в снег. Другой тут же подхватил ее под мышки, развернул лицом к себе и хотел дать ей оплеуху. Заметно было, что в их обращении с арестованной не было особой злобы. Они так привыкли, для них это было обычной забавой, «игрой», в которой они не могли себе отказать, тем более что Ульяна, несмотря на все истязания последних дней, была по-прежнему хороша собой.
— Halt! — раздался вдруг резкий высокий голос. Занесенный кулак полицая замер в воздухе. — Арестованный ждёт господин полковник. Los! — Навстречу им вышел молодой высокий светловолосый немец с офицерскими погонами. Он с явным неодобрением посмотрел на полицаев, и последним ничего не оставалось, как оставить свою жертву.

Немец быстро окинул девушку взглядом своих пронзительных серо-стальных глаз и, что-то раздражённо пробормотав, твёрдо взял её за руку выше локтя.

— Kom herein! — жестко сказал он и поспешно ввёл Улю внутрь дома. Они прошли прихожую и остановились перед массивной деревянной дверью. Немец постучал. Изнутри произнесли что-то отрывистое, и офицер отворил перед девушкой дверь, знаком велев ей войти. Уля переступила порог и замерла в полушаге от двери.

— Спасибо, Хайнц, — прозвучало в комнате, — можете идти.

Молодой офицер легко кивнул, прищелкнул каблуками и затворил дверь. Девушка продолжала стоять как вкопанная.

— От советского информбюро, — наполнял комнату знакомый очень густой и тягучий, ошеломляющий голос, — в районе Нижнего Дона и на Центральном фронте наши войска вели наступательные бои на прежних направлениях. За 13 января в районе Сталинграда уничтожено 26 транспортных самолетов противника…

Сколько раз они ловили этот колдовской голос Левитана тайком от немцев и их соглядатаев, торопливо записывали им сказанное, боясь пропустить не то, что слово, последнюю запятую, чтобы на следующий день его бесплотный отзвук дошёл до краснодонцев в рукописных листовках. Уля уже и не чаяла его услышать, и оттого стояла совершенно потерявшаяся: радость и новые надежды пробудились в ней и переполняли её настолько, что она не видела ничего вокруг и не замечала, что не одна в комнате. В глубине её, в удобном кресле сидел, прильнув к радиоприемнику, человек и что- то помечал в блокноте, точно также не обращая внимания на арестантку, как и она на него. Но вот вечерняя сводка закончилась, из приёмника на радость Уляше запели «Наш паровоз вперёд летит», а очнувшийся вражеский офицер отложил блокнот и, наконец, повернул к ней голову.

Ульяна узнала его. Он был в клубе на их злосчастном рождественском концерте. Девушка живо вспомнила, как он фотографировался с «русской молодёжью, довольной новым порядком». («Вот лопух!» — сказал о нём в тот вечер Женя Мошков). Она вспомнила и то, как он явился к ним за кулисы и рассыпался в комплиментах перед Валей Борц, игру которой на рояле он-де столь высоко оценил, и все время допытывался о происхождении её немецкой фамилии. Потом, когда публика растеклась, он послал денщика за нотами и битый час заставлял Валерию себе аккомпанировать. («С этой войной, — говорил он, — рта не откроешь!») Он спел несколько немецких, итальянских и даже русских песен. Пел, надо сказать, неплохо. Любка как всегда игриво предложила ему на следующем концерте спеть дуэтом. «Ja, ja, natürlich», — столь же игриво ответил тогда немец. Ребят по-настоящему развеселила «Катюша» на немецком: “Durch die Wiesen kam hurtig Katjuscha zu des Flusses steiler Uferwand” («Наши солдаты любят хорошие песни! Das ist gut!») Впрочем, они с большим нетерпением ждали, когда он скроется, и они смогут вдоволь наговориться о своём, а он всё сидел, рассказывал какие-то пустяки, шутил и угощал их компанию шоколадом. Немец отрекомендовался им на русский манер «Фридрихом Францевичем» — Ульяна и это запомнила. На следующий после немецкого Рождества день он перестал показываться в городе, видимо, куда-то уехал. И вот сегодня, три недели спустя, «Фридрих Францевич» сменивший офицерский китель на хороший костюм-тройку сидел перед ней.

 Продолжение следует…