И тут явился ко мне мой чёрт… (Рассказ) — Павел Крылов

IV. — Чтобы никому не было обидно, можно поговорить о французской литературе. Мне, например, очень нравятся Пеги и Ростан. А из современных — Жан Кокто, — заметив легкую снисходительность в её словах благодарности, Тотлебен тоже решил порисоваться.

— Или Вы думаете, что о вашей Junge Garde, — он нарочито назвал их организацию по-немецки, — Вы можете поведать нечто новое? Хотите, я сам расскажу Вам про её подвиги? Или хотите, я покажу Вам полный список Ваших соратников. Вот он, кстати! Ах, — он посмотрел на Улю, усмехнулся и неожиданно пропел на знакомый ей мотив, — Ihr seid die junge Garde des Proletariats! — слегка, впрочем, переиначив слова старой немецкой рабочей песни «Dem Morgenrot entgegen»[1]

Тотлебен взял со стола один из больших листов бумаги, на котором была аккуратно вычерчена схема и подал его Ульяне:
— Посмотрите, вот штаб, связные, руководители и члены пятёрок. Вот и Ваша фамилия. Однако высокое у Вас было положение, Ульяна Матвеевна. Можно похвалить Кулешова — педантичный и очень старательный. Раскрываемость почти полная… Ах, — показал он на одну из фамилий острием карандаша, — выпало одно из звеньев: Валерия Борц, связная штаба. Вы не знаете часом, где она, эта милая фройляйн?

«Ах, вот чего ты хочешь, гад! И какую комедию-то устроил, подонок», — гневно думала про себя Уляша, — Не знаю! — сказала она грубо, — а если бы знала…

— Зато я знаю! — оборвал её немец.

Сердце девушки упало. Валя была, похоже, последней из подруг, оставшейся на воле. Её мать, Мария Андреевна, соседка Ули по камере, все ночи проводила на ногах, выстаивая у дверей, в страхе ожидая услышать в коридоре знакомые шаги. Уляша всеми силами старалась скрыть своё волнение, готовясь уже к тому, что сейчас откроется дверь, и они с Валей увидят друг друга. «Отрицать бессмысленно, немец нас заметил вместе ещё в клубе. Он всё знает.» И тут в её голове зазмеилась ещё одна, гадкая-прегадкая мысль: «А что если! Валерия!!! Такая же, как этот… Herr».

Тем временем Тотлебен выдержал театральную паузу и продолжил:
— Она в безопасности. Я ведь не всеведущ, я лишь искушён. Ушла, и никто её толком не ищет. До того ли? Ведь что главное в работе полиции: число пойманных партизан. Изловить пару бандитов — уже подвиг. А тут почти сотня человек. Тянет на большую кучу крестов и ворох благодарностей. — Бросив на девушку взгляд, полковник не без удовольствия отметил, что его слова вызвали в ней резкую перемену настроения, — Ну, вот и камень с души. Правильно, — рассуждал он вслух, — В разведшколе Вы не учились, спецподготовки не проходили, переживаете за свою подругу, и это у Вас на лице написано, — он вновь посмотрел на неё, утвердительно покивал, цокнул языком и продолжил после небольшой паузы, — На самом деле, у меня к Вам всего один вопрос. Почему Вы остались в Краснодоне?

— Мне нечего Вам ответить, — просто ответила Ульяна.

— Тогда ответьте самой себе, почему Вы остались? Вы знали, что трое Ваших друзей попались на мякине, иначе не скажешь, Вы знали, что организация раскрыта и в городе идут аресты, и ваш штаб, по логике вещей и здравому смыслу, должен был отдать приказ о немедленном уходе. Это произошло 1 января. За Вами пришли десятого! Так почему Вы остались?

— Я не могу Вам ответить, господин полковник, — повторила она свои прежние слова, в которых уже почувствовался легкий напор.

— Не можете, — вслед за ней задумчиво произнес Тотлебен, — Вы ведь не надеялись, что Ваше имя останется неизвестным? Нет, Ульяна, это было бы глупо, а Вы очень умны. Или Вы не знали, какие люди служат в полиции, не знали, как ненавидят они советскую власть и какие пытки они придумают, чтобы угодить нам, выбивая из ваших друзей показания? Все это Вы прекрасно знали. И всё же остались! Не понимаю…

Ульяна молчала. Не зная, что сказать в ответ, она поднесла к разбитым губам чашку с кофе и попыталась сделать вид, что совершенно поглощена смакованием этого напитка, что, впрочем, нисколько не могла обмануть Тотлебена. Он прекрасно видел, как его вопрос был для неё мучителен и жгуч. На самом деле, отлеживаясь после сегодняшних побоев, она думала о том же самом и с большим трудом смогла себя убедить, что её выбор был правильным. Но немец методично уничтожал все бастионы её мыслей, как весенний ручей — мальчишеские плотинки из прутьев и песка.

— На Вашем месте (не дай Бог, конечно, мне на нём оказаться!), я сделал бы одно из трёх. Первое — ушёл бы прочь. Как «фройляйн Валерия». У неё ещё будет возможность взяться за автомат и отомстить за подругу Ульяну. Второе — достал бы наган (у Вас ведь нашли оружие, не так ли?), пошёл бы к полицейскому участку и принялся бы палить, по кому ни попадя. Это был бы хороший шанс погибнуть в перестрелке, прихватив с собой на тот свет парочку врагов. Третье, наконец, — выпил бы цианид. Вы через больницу при малом желании могли достать себе яду. Это была бы тихая и безболезненная смерть. Помните, как сказал наш Гёте: «Блажен, к кому она в пылу сраженья увенчанная лаврами придёт, кого сразит средь вихря развлечений или в объятьях девушки найдет». А что выбрали Вы? Вы выбрали четвёртое — мучительную смерть в застенке, которая страшна не только терзаниями, которые Вам, несчастной бедняжке, уже пришлось испытать, но и своей полнейшей бессмысленностью.

Продолжение следует…

[1] «Навстречу утренней заре». В оригинале припев звучит: Wir sind die junge Garde des Proletariats — «Мы молодая гвардия пролетариата», «Ihr seid…» — «вы…».