Страницы из жизни на оккупированных  территориях

Страницы из жизни на оккупированных  территориях. Белогорка

Галина Михайловна Румянцева — маленького роста, миловидная, хрупкая, с потрясающими широко раскрытыми по-детски глазами. Она напомнила мне Золушку в домашнем платье, только которая заботится не о сёстрах, как в сказке, а о своих дошколятах-внуках. Я очень благодарна ей за то, что мне было уделено внимание, за память, за рассказ о периоде жизни  на оккупированной территории во время Великой Отечественной войны.

Гале было 13 лет, когда началась война. Краски юности запомнила она далеко не в радужных тонах.

— 22 июня, после объявления о нападении фашистской Германии на Советский Союз, отца забрали на фронт, на Лужский рубеж,- так начала рассказ Галина Михайловна. — Больше ничего о нём мы не знали до сегодняшнего дня. По «Книге памяти» мои дети установили последниедни жизни своего деда, оказавшегося в застенках концлагеря.

Мама осталась с тремя детьми в деревне Белогорка. Ситуация сложилась непонятная. Было это в первых числах июля. На основании распоряжения  Леноблисполкома, лошадей и коров в 10-дневный срок угнали в Вологодскую область. Начальники с домашним скарбом уехали на машинах. Последней, кто покидал нас, спасаясь бегством на  велосипедах,  под канонады орудий, была местная милиция. «Без паники граждане. Как немцы придут, так и уйдут»,- говорили они напоследок. Люди были брошены. Начальник одного пионерского лагеря Боковский (?) велел открыть погреба, склады, для того, чтобы люди разбирали по домам продукты.

Горе пришло в Белогорку из Карташевской. Станцию стал бомбить враг в тот момент, когда там оказались встречные  поезда с людьми. Здесь погибла Вера Трофимова, возвращавшаяся  домой после рытья заградительных укреплений в Пушкине. Её все хорошо знали, как активную, жизнерадостную девушку, окончившую девять классов. Родные погибшей — брат с семьёй, мать — ждали её, чтобы  проститься с собравшимися у них друзьями и знакомыми.  Рано утром они должны были уезжать. Убитые горем, Трофимовы приняли решение остаться. Да и куда было ехать?

Тревожное состояние у населения росло. Казалось, что звуки снарядов слышны были со всех сторон. Нужно было что-то делать. Интуитивно население стало прятать в лесу домашний скот в районе Лесничества, в надежде, что фашисты долго не задержатся.

В лесу, вспоминает Галина Михайловна, вначале встретили каких-то «босяков», выдававших себя за партизан, которые бесцеремонно отобрали  у местной учительницы наручные часы, у всех — еду. Потом стали встречаться отступавшие группами, голодные, с сапёрными лопатами, без оружия, с пустыми котелками бойцы Красной Армии.

 

— Как они нам рассказывали, вместо боеприпасов им сбрасывали с самолётов то макароны, то гвозди. Бойцы уходили, а мы оставались. Картина в лесу была не радужная. Потихоньку стали возвращаться  в свои дома. Немцы ворвались в Белогорку стремительно — по улице Стахановской и Огородной. Женская половина  финского населения встречала их в национальных костюмах, и предлагали кофе. Потом фашисты согнали население в одно место — на поляну в Кезево. Здесь были и беременные женщины, и старики, и дети. Стоял страшный гвалт: кто стонал, кто причитал, кто плакал, кто кричал.  Вокруг выставили оцепление из немецких автоматчиков. Это были мучительные часы. О зверствах фашистов было уже известно. И вдруг на русском языке немец сказал: «Расстрелять мы вас всегда успеем, а сейчас расходитесь».

Наши не только отступали в начале войны, но и, сражаясь с неприятелем, сдерживали  натиск врага на подступах к Ленинграду. Там, где сейчас магазин на улице Огородной, раньше было поле, здесь и состоялся бой между фашистами и курсантами военного училища. Молоденькие мальчишки так и остались лежать бездыханно на поле. Сколько их там было, неизвестно.

Мы боялись выходить на улицу. Рассвирепевшие фашисты после случившегося сожгли дома в так называемом финском конце. Новая власть установила комендантский час с 19.00 до семи часов утра. Передвижение было запрещено. Чтобы сходить в другую деревню или посёлок, необходимо было выписать пропуск.  Комендантом в Белогорке был барон фон Девиг. Он занимал всё двухэтажное кирпичное  здание. Оно было построено как молочная ферма Елисеевыми — Фомиными (хозяева усадьбы Белогорка до революции). Старостой в Белогорке был назначен Розенберг, немец по национальности. Его жена и двое детей жили здесь же.

После него старостой назначен был бывший научный сотрудник Белогорской опытной сельскохозяйственной станции Трофимов, тот самый, о котором шла ранее речь. Его назначил самолично Ланкевич. Что касается личности Ланкевича, то он из семьи эмигрантов, которые покинули Россию в 1905 году, уехав в Германию. Это был единственный русскоговорящий среди немцев в Белогорке. Его всё интересовало. Читал с удовольствием книги на русском языке. Помню, когда он читал устав КПСС, то не без удивления отметил, что если бы он был коммунистом, то был бы самым примерным.

В Кезево старостой был 25-летний Сазонов. В Сиверской был бургомистр, хотя эта должность была обычно в оккупированных  городах. Дом бургомистра был одноэтажный, с резьбой.  В этом здании до 1990-х годов размещалась детская поликлиника.  В Белогорке, в бывшем птичнике, был лагерь для военнопленных. Было их около 30 человек.  Их кормили даже кониной. Потом они все совершили побег. В 1943 году на службе у немцев в Белогорке находилось подразделение РОА – Русской освободительной армии под командованием генерала Власова.

Один из двухэтажных домов, который стоял подальше от церкви, заняли немцы, но в нём им житья не давали клопы. Фашисты стали выкуривать насекомых серой и устроили пожар. Так и сгорел дом. Всех прежних жильцов сгоревшего дома, в том числе и нашу семью, немцы поселили в одну из бывших господских дач. У нас была коза. Свинью мама успела до прихода немцев выменять на ячмень, из которого ещё долго готовила нам  лепёшки.

Мама работала лаборанткой у немцев — пробирки и колбочки. Когда было у меня свободное время, то я прибегала помогать ей.  Лаборантская  располагалась в подвальном помещении бывшего господского дома, там же,  где и до войны, при институте. Какие опыты проводили немцы — не знаю. Что-то было связано с лошадьми.  Выброшенные на свалку останки от лошадей были деликатесом для жителей других деревень. За еду многие женщины работали на немцев в птичнике, коровнике, конюшне, убирали в помещениях, где жили немцы, стирали им бельё. Выращенное зерно обмолачивали здесь же, на мельнице.

Всех взрослых мужчин немцы разместили в одном месте. Они работали  в лесу, на заготовках. Лес отправляли в Германию. Каждое утро, в 7 часов, напротив нынешней конечной остановки автобуса, было построение всего работоспособного населения, и я ходила на эти построения. Была перекличка и распределение на работы. Одной татарке, звали её Мария, частенько доставалось плёткой за опоздание от фельдфебеля Карла, который подходил к ней и тихонько спрашивал: «Больно было? Зайди, я тебе конинки дам». Что стояло за этим предложением, она не говорила.

Немцы выдавали работающим по 400 грамм хлеба в день. Требовали качество работы, а не скорость. На овощных  и пшеничных полях стояли таблички с надписями, что за воровство — смерть. Некондицию выращенного урожая  разрешали брать домой. В других деревнях немцы забирали продукты, которые отправляли в Германию. Пекли хлеб здесь же, в Белогорке, в маленьком кирпичном здании на повороте. Здесь стояла русская печь.

Дети четыре года ходили в школу. В классе весел портрет Гитлера. Учились по принципу: у кого какой есть учебник, по тому и учились. К молодым девушкам немцы не приставали. Был случай, когда фашист ударил женщину, так его сразу немецкое командование отправило на фронт. В районе улицы Красной немцами  был устроен бордель. В доме отдыха Лесное, в корпусе №2, был действующий кинотеатр. По воскресным дням показывали фильмы.

Мы сидели внизу, как бы в партере, а выше, в конце зала, сидели молодые русские солдаты, переодетые в немецкую форму. Было их человек 50. Приводили и уводили их всегда строем. Поговаривали, что это из разведшколы Абвера, кто- то говорили — из РОА. В зале они пели громко, на русском языке, переделанную песню «Спят курганы тёмные». Были там такие слова:

Там, на берегу реки, за широкой Волгою.

Там, погиб за Родину парень молодой.

Только ветер волосы, развивает чёрные

Будто их любимая шевелит рукой.

Девушки любимые,

Лейтенантам-лётчикам вы в любви клялись,

Но в пору тяжёлую, соколов забыли вы,

И за корку хлеба вы, немцам отдались.

Рядом с Белогоркой, в бывших санаториях и пионерских лагерях, немцы устраивали госпитали, базы отдыха для своих военных. В санатории «Берёзка» находился немецкий госпиталь. Немецких офицеров и солдат  хоронили недалеко от него. В гробы клали тела офицеров и закапывали вдоль берега Оредежа. Солдат хоронили в тёмных мешках вдоль проулка от дороги к реке.

Что касается партизан, так тут их не было. Был случай, когда наших жительниц, двух молодых женщин, забрали в гестапо, но вскоре отпустили.  Кто-то из соседей донёс, что они скрывают двух военнопленных. У одной из них был маленький ребёнок. Шёл тогда 1943 год. Из концлагеря, расположенного  в деревне Выра, стали отпускать заключённых. Выпустили сотни, а вначале войны их там были тысячи. Помню, как шёл, даже нельзя это назвать передвижением, измождённый, оборванный мужчина. Мы ему вынесли лепешку…

Населению Белогорки повезло в том плане, что из деревень Дружная Горка, Кобрино, Выра, Межно, из села Рождествено жителей угнали  в немецкий тыл, а белогорцев немцы не трогали. Добровольно уехали только 15 человек.

При отступлении немцы предлагали местным жителям уезжать с ними в Германию. Давали подводу на две семьи,10 кг пшеничной муки, 5 кг гороха и конину на дорогу. Уехала только одна семья. Белогорский мост и подстанция были взорваны в последний момент перед отходом…

 

Такие воспоминания о своём  детстве хранит 90-летняя жительница Белогорки Галина Михайловна Румянцева.

  Тамара МИРОШНИЧЕНКО, жительница п. Сиверский