Детство за колючей проволокой

Представители старшего поколения, когда их просишь рассказать о войне, не произносят слово «война». Просто говорят: «Страшно было. Очень». И замолкают.

Простое слово в пять букв. А вы попробуйте произнести это слово спокойно, протяжно, несколько раз. И вы почувствуете, как оно входит в вас, втягивается в вашу душу. И глаза на мгновение замирают, точнее, застывают, вздрагивают плечи, по телу пробегает холодная, замораживающая, пугающая дрожь. Какой ужас вложен в это слово — крики, стоны, плач…

Страшно было взрослым, а каково детям?

Вспоминается эпизод из фильма «Щит и меч». Эсэсовцы раздают детям конфеты. Они их берут, ложатся на землю и успокаивают друг друга: «Не бойся. Мы умрём сразу, без боли…».  Дети с особым детством за колючей проволокой.  Дети без Детства.

Константину Павловичу Куликову в 2020 году исполняется 89 лет. Поклонимся его возрасту, его памяти, его силе жизни. Надо ли об этом знать?  Надо.

Родился Костя Куликов 6 апреля 1931 года. До войны проживал в г. Павловске Ленинградской области. Немцы оккупировали город в 1941 году. В Гатчине, тогда Красногвардейске, был создан концентрационный лагерь. Этот страшный лагерь находился на территории фабрики грампластинок, в послевоенное время — завод «Гатчинсельмаш». Теперь здесь находится магазин «Эталон». И жили здесь, если это можно назвать жизнью, советские люди, узники. Их сгоняли со всех близлежащих районов.  За оградой лагеря — могильные холмы. Это могилы людей, уничтоженных фашистским режимом.    Далеко трупы не уносили. Или за ограду, или в крематорий. В лагерной печи сожжено за годы войны более тысячи человек.

Эти надгробные холмы можно было увидеть вплоть до 1975 года. В 1975 году на Хохловом поле началось строительство. Большое строительство. А надо бы там поставить памятник всем, в неволе замученным, погибшим, скорбящим.

В гатчинский лагерь попали мама Анна Фёдоровна, Костя и его брат Юрий. Узников поместили в большой деревянный сарай, где раньше стояла военная техника. Дети и взрослые — все вместе. Это единственный положительный момент здешней жизни: рядом была мама, а с ней не так страшно. Защитит.

Сарай с прибитыми нарами, земляным полом, сырость, холод, полная антисанитария. Лишь летом, когда стояла жара, здесь было попрохладнее.  Грязь, вонь, бесчеловечные условия приводили к болезням, доводили людей до сумасшествия. А рядом — крематорий.

Взрослых угоняли на работу, очень тяжёлую, непосильную для женщин. Таскали брёвна, рыли рвы, закапывали трупы. Трупов было очень много.

Надзиратели гнали на работу плётками, даже больных. А дети стояли за колючей проволокой и ждали мам.  Голодные, грязные, оборванные. А вдруг не вернётся? И иногда мамы не возвращались. Не было большего желания, чем снова увидеть маму. И не было большего горя и страха, чем потеря мамы. Ни голод, ни холод не могли перекрыть, уничтожить, спрятать этот страх.

— Кормили нас баландой, похожей на суп, — продолжает Константин Павлович. —  Один половник супа в день для детей. Взрослым — два. И всё. В бараке были, в основном, женщины и дети, да несколько пожилых мужчин. Так вот мужчины попытались бежать. Их поймали и повесили прямо в бараке. Они висели несколько дней. Запах разложения был ужасным, но мы ничего не могли сделать.

Иногда ночью в барак забирались пьяные солдаты, приставали к женщинам, к нашим мамам. Женщины прятались, как могли. В таком ужасе мы жили до января 1944 года, до освобождения Гатчины.

Во время наступления наших войск был сильный обстрел города. Рядом с нашим бараком находился   склад снарядов. Фашисты думали, что в этот район стрелять не будут, так как здесь узники. Но фашистов гнали по всей территории. Мы лежали в бараке на полу, а в щели между досок летели осколки. На моих глазах осколок попал в голову девочки, моей подружки. Смерть была мгновенной. Мать вскочила, бросилась к дочери. Ей осколком оторвало ногу, и она истекла кровью. Эта страшная картина так и осталась навсегда в моём сердце.

А нашей спасительницей стала подушка. Мама со страха перепутала узлы. Вместо узла с одеждой схватила узел с подушками. Вот этими подушками мы и накрыли головы и тело. В меня попал осколок, контузил, но не убил. Несколько дней я был глухонемым. Так подушка спасла мне жизнь.

Когда фашисты поняли, что им конец и город не удержать, они стали угонять людей в Прибалтику.

Обессиленные, истощённые, полуодетые, но с огромной жаждой жизни, мама, под грохот и дым, сумела с нами сбежать из машины. Ведь наши

наступали. Мы бежали через Орлову рощу, Приоратский парк, выбрались на улицу Чехова, где и спрятались в подвале дома №18.

Получилось так, что нас охранял немец. Теперь немец стал другим, не таким наглым и уверенным. Чувствовал, что война пошла другая, воздух дышал свободой. Да и не все немцы были бесчеловечны. Он видел, что в подвале прячутся женщины и дети. Он ходил вдоль дома и часто повторял: «кляйне киндер» — «маленькие дети». Дом, скорее всего, должны были взорвать. Он был заминирован. Но немец вдруг исчез, дом не взорвали, а мы остались живы.

Как выжили, сейчас и не представить. Страшно было. Страшно. Нас освободили. Мы не верили своему счастью. Плакали, смеялись, стояли на коленях и молились.

Нам дали комнату в деревянном доме. Мы были счастливы, как никогда. Ужас закончился. Мама пошла на работу. Трудно было, но это была мирная жизнь.

В Ленинграде, во время блокады, погибли наши родные — 52 человека. Я и мой брат окончили военное училище, стали военными и служили честно Родине!

Константин Павлович Куликов до сих пор проживает в Гатчине.

Ольга СТАРИЦЫНА