Ленин в Париже. И не только (Ко дню рождения В.И. Ульянова)

               Олег KALANOV

Ленин – это имя на любом наречье произносят, 

Чтобы стать сильней.     

Нет иного в мире человечьем           

        Имени призывней и светлей…       

Приехав в Париж, именно так чувствовал Ленина, несмотря на все разоблачения перестройки. Они, в общем-то, широких масс не коснулись. Да, архивы были уже открыты, но работали в них специалисты-историки,  выдавая на-гора то, что требовали политики. В основном, мурыжили Сталина, как главного злодея, и его окружение, а о Ленине всё как-то вскользь. И очередь в Мавзолей по-прежнему стояла, и в сердцах ещё многих Ленин оставался заботливым отцом трудящихся. В конце жизни также пострадавший от монстра Сталина. Трудно сразу, а может, и не нужно, уничтожить всё светлое, почти божественное, всё, что закладывалось в нас с  детства.

Все мы родом из детства. А в моём советском детстве не было Бога, но зато был Ленин, глядящий с портрета-иконы в игровом зале детского сада, в учебном классе школы, в танцевальном зале Дома культуры, в рабочем цеху завода и в «красном уголке» армейской казармы. Везде, куда ни бросишь взгляд, везде был ОН. Добрый дедушка всех советских детей, вдохновитель трудящейся  и учащейся молодёжи, руководящая и направляющая сила. Для людей, выросших в советское время, он был бог, и оставался таковым ещё долго для многих. Для некоторых остался на всю жизнь, ибо идеал бога, вложенный в сознание с младых ногтей, трудно опорочить, вытравить, растоптать.

Простите за дерзость,     

что я этой темы   касаюсь,                                                                                                                     

 простите за трусость,   

что я её раньше не трогал…  

По приезде в Париж перво-наперво решил пройти  по «ленинским местам». Прикоснуться к земле, по которой  ходил тот,  которого видел только с «иконы». Именно для этого идут и едут тысячи людей в Мекку, Иерусалим, Медину. Не знаю, как с чувствами и мироощущением религиозных паломников, но мне прикосновение к Ленину-человеку помогло избавиться от религиозного наваждения, отрезветь и увидеть мир совсем другими глазами.

В Париже Ленин жил в нескольких местах. От  путешествия в Лонжюмо, дальний пригород Парижа, где была ленинская школа партийных кадров, а ныне (по слухам) на том месте стоит лесопильня, я сразу отказался. Отправился в ближний пригород Бобени (Bobigny), на бульвар Ленина. Где ещё всё должны знать о нём, как не на бульваре его имени? Огромный особняк с мемориальной доской во дворе и барельефом на ней я нашёл без труда: в десяти минутах ходьбы от конечной станции метро пятой линии. Но мне так и не удалось выяснить, всё ли здание занимал Владимир Ильич или только часть. Сейчас там музыкальная школа. Подойдя к одному из преподавателей, я  спросил на тогда ещё ужасно ломаном французском, в какой части проживал месье Ленин. В ту же секунду увидел перед собой взлетевшие вверх брови и озадаченный взгляд:

– Извините, но здесь давно никто не живёт. Обратитесь  к консьержу, он работает здесь более тридцати лет и наверняка знает, куда перебрался месье Ленин. Я вам ничем помочь не могу.

Тогда я сразу понял, что здесь мне, действительно, никто ничем помочь не сможет. У людей, которым ничего не говорит ни название бульвара, на котором стоит их школа, ни мемориальная доска во дворе, спрашивать «куда перебрался месье Ленин» не стоит. Огонь нереализованной страсти — найти, узнать, прикоснуться — горел в моей душе, и я отправился прямиком  на Мари-Роз.

…вот зачем, мой Париж прощальный,           

не пожар твоих маляров –                                                                                                                                            

славлю стартовую площадку                                                                                                                                          

узкой улочки Мари-Роз…     

Кто не слышал этих строк? Тут уж будет без промаха. К тому же,  я где-то слышал, что на Мари-Роз и по сей день находится музей Ленина. Слышать-то слышал, а вот где это — знал весьма приблизительно. Поэтому заблудился и попал в прелестный парк Монсури (Montsouris) на южной окраине Парижа.

Парк Монсури, как и многие другие парижские парки, разбит был в последней четверти девятнадцатого века, при великих урбанистах императоре Наполеоне III, бароне Османе и парижском директоре работ инженере Альфанде. Здесь среди холмов проходила железная дорога, и планировщик гениально вышел из положения. Дорога теперь спрятана и почти не мешает, а холмы только украшают парк. Как украшает его и озеро с утками – очень романтическое озеро. В нём не топилась бедная Лиза, но печальная история с этим озером всё же связана – скорей уж в чеховском, чем в карамзинском духе. Когда парк был готов к открытию, на которое собирался прийти сам великий паркоустроитель император Наполеон Третий, вода вдруг за ночь куда-то вся ушла из озера, и бедняга-подрядчик, не в силах снести позора, утром покончил счёты с жизнью. Над тихими водами озера играют детишки, судачат нянюшки, целуются студенты, пенсионеры читают газеты. А чуть выше глядится в воды старый деревянный ресторанчик. Если бы я тогда знал, обязательно остановился, прервав свой быстрый бег, и выпил хотя бы  чашечку кофе на террасе. Ведь в этом ресторане любили сиживать Ленин с Троцким. И вообще, весь парк был излюбленным местом его прогулок. Здесь он по вечерам бродил по аллеям, обдумывая письма и статьи. Здесь по утрам гонял вокруг озера на велосипеде, распугивая уток и гусей. Часто обедал в этом ресторане, только за каким столиком, сейчас уже ни кто не укажет. Да это, впрочем, и не важно. Но тогда я не знал всего этого и пронёсся пулей на вожделенную Мари-Роз.

В этой кухоньке скромны тумбочки  и,

как крылатки у стрекоз,                                                                                                                                           

брезжит воздух над узкой улочкой Мари-Роз…          

Она действительно оказалась узкой. Улица в один дом. Да, именно в один, а не в два, потому что всю противоположную сторону занимает домениканская церковь. Вот тебе и улица, от второго до восьмого подъезда одного дома. Причём, присутствуют только чётные номера. На фасаде у одного из подъездов увидел темное пятно, как от недавно снятой мемориальной доски. Там же крутился желчный старикашка с висячими украинскими усами в видавшей виды клетчатой кепочке и сером плаще, явно похищенном у Коломбо*. Он походил на француза, как я на Бэтмэна. Но, тем не менее, обратился к нему:

— Месью…

— Не делайте усилий, ведь вы прекрасно видите, что я  не француз.

– О, я очень рад. Я так плохо знаю французский, а хотелось столько узнать. Говорят, что здесь где-то музей Ленина.

– Вы, попали в десятку. Музей был здесь, именно в этом подъезде, точнее, доме, ибо каждый подъезд на этой улице считается отдельным домом. С началом перестройки интерес к «вождю» угас. Музей закрыли, точнее, законсервировали. Его поддерживают, и какая нибудь партийная делегация, по особому разрешению коммунистической партии Франции, вполне может посетить его. Музей-квартира принадлежит компартии, а её руководители заявили, что никогда не расстанутся со столь ценным партийным имуществом. Порой, сюда приходят любознательные, или по делу, как я. Собираю материал для книги. Писатель я, разрешите представиться. А вы любознательный, или по делу?

— Я хотел узнать…

— Что?

— Правду.

— О! Молодой человек, у вас сегодня счастливый день. Вы второй раз попали в десятку, потому что правду в этом городе о НЁМ могу рассказать только я один. Да, этот бандит, этот уголовник действительно жил здесь.

– Но…

— Никаких «но»! Правда одна. Или она есть, или её нет. Как говорили древние: «Я правду о тебе скажу такую, что хуже всякой лжи». А я вам её сейчас скажу, приготовьтесь…

Дело здесь совсем не в улице, и не в районе города. Всё дело в парке. Гениальный путчист-заговорщик парк этот любил и считал полезным для своего здоровья. Он и поселился из-за парка тут, рядышком, на прилегающих улицах, сперва на улице Бонье (Bogne), потом на улице Мари-Роз (Marie-Rose). Последняя его квартира потом была куплена компартией для устройства в ней музея. В этом музее рассказывали, что вот такой великий человек жил здесь в большой скромности с женой и тёщей, с утра пил чай и съедал сдобный круассан, гулял для здоровья по парку, катался на велосипеде, а потом садился за стол и боролся с различными врагами – всякими оборонцами, отзовистами и ликвидаторами наизнанку. Чаще всего, врагами его становились бывшие друзья, которые стали или могли бы стать конкурентами в борьбе за власть. В борьбе Ильич был беспощаден, демократии не терпел вообще, и так объяснял свою методику любимой женщине Инессе Арманд, поселившейся для удобства общения в соседнем доме по той же улице Мари-Роз: «Давать «равенство» поросятам и глупцам – никогда!.. Я вам набью морду и ошельмую вас, как дурачков, перед всем светом. Так, только так надо действовать». Как мы теперь знаем, так Ильич и действовал…

Грязный пасквиль, как мне тогда казалось, расплавленным оловом тёк в уши, сжигая и растворяя всё чистое и светлое в душе. Как царская водка растворяет стойкое ко всему золото.

-Что касается знаменитой его скромности, то всё относительно. Он ведь в ту пору, ещё не занимал никаких постов, да и на службу не ходил. С другой стороны, жить где-нибудь в рабочем двадцатом округе Парижа или в пригороде, как жили потом изгнанные им из России интеллигенты, не хотел. Здесь, у парка, жильё уже тогда стоило дорого, но Ильич считал, что ничего нельзя покупать или снимать по дешёвке. Сняв квартиру, он с гордостью сообщал в письме: «Нашли очень хорошую квартиру, и дорогую… по-здешнему дорого, зато будет поместительно. Вчера купили мебель».

Хотя городскую квартиру Ильич снял возле парка, он не забывал ездить на курорты, а врачей для наблюдения за здоровьем посещал только самых лучших. Тут он проявлял большую принципиальность и писал в письме Горькому: «Уверяю Вас, что лечиться надо… только у первоклассных знаменитостей… упаси боже от врачей-товарищей, вообще, врачей-большевиков, в частности…»

Мне хотелось кричать «нет!!!» Возмущаться, размахивать кулаками, но тяжёлые и беспощадные слова правды приковали меня  намертво к тротуару, как длинные плоские гвозди звонкую подкову к копыту резвого скакуна.

-Твёрдое соблюдение этих разумных принципов, конечно, требовало денег, а Ильич не работал. Так что жить ему приходились на партийные деньги. Конечно, на всех членов партии денег не могло хватить, и Ильич предлагал их тратить на тех людей, кого он сам называл «ценным партийным имуществом», то есть на него и на его жену. Вероятно, в эту категорию входили так же его тёща и любимая женщина. Деньги в партийную кассу поступали от пожертвований. Жертвовали богатые и щедрые русские капиталисты, собирали партийцы деньги и среди тех, кто сам не был «ценным партийным имуществом», но в партии состояли в качестве массы. Иные из капиталистов просто давали всем, кто умел просить, другие надеялись, что, придя к власти, политические партии не забудут их благодеяний. Конечно, деньги не поступали в партийную кассу без хлопот, но Ильич умел хлопотать. Его письма, написанные в академической атмосфере, за солидным письменным столом, показывают, что Ильич был человек настойчивый и умелый. Вот он пишет: «Собирайте деньги, мы доведены почти до нищенства…»

Нищенства, конечно, не было, но письма должны были расшевелить благодетелей. Пусть раскошелятся рабочие, настаивал Ильич в письмах, раскошелятся английские рабочие, русские рабочие…  А уж на заводчиков и миллионеров Ильич и его соратники умели нажать. Савва Морозов давал многие тысячи. Давал и молодой богач Николай Шмидт. Но случались трагические срывы. Вот молодой Шмидт, который много давал, был арестован и покончил с собой в тюрьме. Тут большевикам и Ленину пришлось принять срочные меры, потому что деньги покойного Шмидта достались его брату и его совсем юным сёстрам, а не Ленину, который не приходился этому Шмидту родственником. Были срочно выписаны с Кавказа два твердокаменных ленинца, чтобы соблазнить сестёр Шмидта, жениться на них и отдать деньги партии. Товарищ Таратута и товарищ Андриканис с заданием партии справились. Правда, у товарища Андриканиса после приезда с невестой в Париж появились колебания. Ему не хотелось отдавать все деньги, а хотелось оставить кое-что на жизнь, но товарищ Таратута сказал, что он его убьёт, этого Андриканиса, и ленинский ЦК поддержал Таратуту. Ленин презирал Таратуту за то, что он женился без любви, но уважал за преданность делу партии. Он так и говорил, что этот Виктор подлец, но полезный человек. Меньшевики потребовали, что бы большевики поделились с ними добычей, но Ленин им ничего не дал, а положил деньги на свой счёт в банке «Лионский кредит» возле Орлеанской заставы, Порт  д’Орлеан(Porte d Orléans). Это было не далеко от дома, и Ленин ходил туда пешком, так как это полезно для здоровья. Он брал деньги в банке, и это давало ему возможность жить в Париже безбедно.

Но, конечно, надо было думать и о будущем, так что Ленин встречался тут, на улице Мари-Роз, с товарищем Сталиным. Сталин осуществлял связь Ленина с бандитами, которые совершали «эксы», то есть экспроприации, проще говоря, вооруженные налёты и грабежи. Они нападали в Грузии на банки и почтовые поезда, убивали охрану, забирали деньги и отсылали их Ленину. Меньшевики заявили на партийном съезде, что партии не пристало наживаться на грабежах. Ленин их высмеял, но при голосовании он остался в меньшинстве, так что на словах ему пришлось согласиться с этими чистоплюями, но на деле он очень славно договорился наедине с товарищем Сталиным, и разбой продолжался. Главный грабитель по кличке Камо тоже приезжал на улицу Мари-Роз совещаться с Лениным и от него отправился на «дело». Конечно, не все «мокрые» дела были удачными. Например, иногда украденные банковские билеты были пронумерованными, большевикам приходилось, рискуя свободой, ездить по всей Европе и «отмывать» грязные деньги (у жены Ленина Крупской есть об этом трогательные воспоминания). Как видите, молодой  человек Ленин жил здесь очень активной личной и общественной жизнью, и, гуляя по дорожкам прекрасного парка Монсури, он придумал немало такого, от чего Россия и по сю пору не может очухаться…

Слегка приоткрыв рот, и широко раскрыв глаза, я простоял у дома № 4   по улице Мари-Роз не могу сказать, сколько. Когда начал осознавать реальность, старик, похожий на бродягу, уже растворился в суете парижских улиц.                                                                                                                                                                       .

Было утро, теперь смеркается,                                                               

слышен колокол доминиканский Мари-Роз…      

Время превратилось в густую массу. Я брёл, не разбирая дороги. И вот, как из-под земли, выросло четырехкнижие национальной библиотеки Франсуа Миттеран. До сих пор не вполне веря словам писателя-бродяги, пошатываясь, зашёл в царство аргументов и фактов. Заказал всё, что могли предложить по Ульянову(Ленину) — создателю и первому руководителю первого в мире государства рабочих и крестьян. Здесь всё серьёзно. Тишина. Умные лица читателей. Скользящие тени библиотекарей. Едва слышный шорох перелистываемых страниц. Здесь без предвзятости, выдумки и обмана. Этому можно верить.

Пытаюсь постигнуть, чем был этот голос с картавой пластинки                                                                                                                        

Дай, время, схватить этот профиль,                                                                                                                                                                     

паривший  в записках о школе его под Парижем.      

Как отмечает исследователь проблемы революционного терроризма американский историк Анна Гейфман: «Ленинские протесты против терроризма, сформулированные до 1905 года и направленные против эсэров, находятся в резком противоречии с ленинской практической политикой, выработанной им после начала первой русской революции «в свете новых задач дня» в интересах партии. Ленин призвал к наиболее радикальным мерам, как к наиболее целесообразным. В изменившихся условиях даже шёл на явные сознательные противоречия с научным учением Маркса ради способствования террористической деятельности своих соратников. Утверждая, что боевые отряды должны использовать любые возможности для активной работы, не откладывая своих действий до начала всеобщего восстания, Ленин по существу отдал приказ о подготовке терактов. И они не заставили себя ждать. Руки красному террору были развязаны».

«Когда я вижу социалистических демократов, самодовольно заявляющих: «Мы не анархисты, не воры, не грабители, мы выше этого, мы отвергаем партизанскую войну» — тогда я спрашиваю себя: понимают ли эти люди, что они говорят?» — сокрушался Владимир Ильич после одного из съездов.

Как свидетельствует одна из ближайших коллег Ленина, Елена Стасова, лидер большевиков, сформулировав свою новую тактику, стал настаивать на немедленном её воплощении в жизнь и превратился в ярого сторонника терроризма.

Кроме лиц, специализирующихся на политических убийствах во имя революции, в каждой из социал-демократических организаций существовали люди, занимающиеся вооруженными грабежами, вымогательствами и конфискацией частной и государственной собственности. Официально лидерами социал-демократических организаций такие действия никогда не поддерживались, за исключением большевиков, чей лидер Ленин публично объявил грабёж доступным средством борьбы. Большевики были единственной социал-демократической организацией в России, прибегавшей к экспроприациям — «эксам» — организованно и систематически.

Мартов предложил исключить большевиков из партии за «эксы». Плеханов призвал бороться с «большевистским бакунизмом», многие члены партии считали «Ленина и Ко» обычными жуликами, а Фёдор Дан назвал большевистских членов ЦК РСДРП компанией уголовников. Но Ленина это не смущало. Продолжая практику экспроприаций, Ленин и его соратники в «Большевистском центре» получали также деньги из таких сомнительных источников, как фиктивные браки и принудительные контрибуции. Наконец, привычка Ленина не соблюдать денежных обязательства своей фракции сердила даже его сторонников.

В 1908 году Ленин вместе с Зиновьевым и Каменевым перебираются в Париж. Здесь же происходит его первая встреча с Инессой Арманд. В Париже Ленин почти ежедневно писал в «Правду» статьи, посылал письма, в которых давал указания, советы, исправлял ошибки редакции. За два года в «Правде» было опубликовано 270 ленинских статей и заметок. Также он руководил деятельностью большевиков в четвертой Государственной Думе, являлся представителем РСДРП во втором Интернационале, писал статьи по партийным и национальным вопросам, занимался изучением философии. Понято, что при такой загруженности Ильич не мог тачать сапоги, или работать на заводе, но полная беспринципность ведёт к моральной деградации и, как результат — преступления вселенского масштаба.

В архиве сохранилась телеграмма. 8 апреля 1917 года один из руководителей немецкой разведки в Стокгольме телеграфировал в МИД Берлина: «Приезд Ленина в Россию успешен. Он работает совершенно так, как мы этого хотели бы».

 Ого-го!

Революция  играла   озорно и широко!                 

«Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев. Сомнительных  запереть в концентрационный лагерь вне города. Отобрать имущество, назначить заложников». 9 августа 1918 года — в Пензенский Губисполком. Такие телеграммы рассылались повсюду.

«… Ныне же, когда снят покров секретности с ленинского архивного фонда в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) и появились первые сборники неопубликованных ранее рукописей и выступлений Ленина, становится ещё более очевидным, что хрестоматийный образ мудрого государственного руководителя, который, якобы, только и думал о благе народа, был прикрытием реального облика тоталитарного диктатора, заботящегося только об упрочении власти своей партии и своей собственной власти, готового во имя этой цели идти на любые преступления, неустанно и истерически повторявшего призывы расстрелять, повесить, взять заложников и тому подобное». /Доктор исторических наук Ю.Г. Фельштинский/

Однажды, став зрелей,

из спешной   повседневности                                                               

мы входим в Мавзолей, как в кабинет  рентгеновский,                                                                                                                       

в не сплетен и легенд, без шапок и прикрас,                                                                                                                         

 и Ленин, как рентген просвечивает нас…  

Вышел из библиотеки, когда репродуктор предложил покинуть залы. Я шёл, полной грудью вдыхая воздух Парижской весны, просвеченный насквозь Лениным-человеком, как рентгеном. Излечившись разом от раковой опухоли идеологических предрассудков. Катарсис – полное очищение. Я чувствовал себя чистым листом, отформатированным диском, способным принимать новую информацию, в которой нет места «эксам», кровавому лицу революции, нет виселиц и контрибуций, информацию, наполненную общечеловеческими ценностями, где мир спасает красота, а все богатства мира не стоят одной слезы ребёнка. В общем, был открыт навстречу всему  тому, чему учили нас в далёком социалистическом детстве. Учили-то нас правильно. Вуаля (voilà).

P.S. При написании статьи были использованы отрывки из поэмы Андрея Вознесенского «Лонжюмо». Была описана, имевшая место в реальной жизни, встреча с писателем Борисом Носиком. Милейшим человеком, открывшим мне глаза на социалистическую действительность, и приглашавшим в свой домик в Нормандию, посидеть под грушей в его саду и попить грушевой наливки. Приглашением я так и не воспользовался. В статью был включён его рассказ о Ленине, истинность которого полностью подтвердили документы из национальной библиотеки имени Франсуа Миттерана.

*Коломбо – главный герой одноимённого телесериала, детектив, всегда ходивший в старом потёртом плаще, благодаря которому его часто принимали за бродягу.

Как я выяснил много позже моих походов по ленинским местам, в рабочем предместье Бобини Ленин никогда не жил. Там расположен так называемый «красный пояс» Парижа, и поэтому мэры-социалисты часто называют улицы и ставят памятники лидерам и «вождям» рабочих и демократических движений.