Пришедший караван

КИР Музабузов

Да простят меня востоковеды, но при упоминании Ирана у среднестатистического россиянина (к коим отношу себя) ассоциативный ряд окажется куцим, как поросячий хвост. Ну, ретроспективненько – Кир в компании с Ксерксом (не путать с ксероксом) и Дарием, гибель Грибоедова, застольный «персиянки стан», вкупе с сиренью и сухофруктами, есенинская Шагане – и всё.

Ещё из недавнего прошлого – «наш друг» шах Мохаммед Реза Пехлеви, заборовший его аятолла Хомейни, стражи исламской революции, многолетняя бойня с Ираком, досанкционный пежовский «Саманд», нетривиальные взгляды Рафсанджани на Израиль, атомные притязания и противостояние главным демолюберцам и свободоносцам. Всё. А музыка? Хоть пряником пытайте, хоть кнутом соблазняйте, гуантамте по полной – ни полслова. По причине неведения. Прослышав о концерте, обрадовался ознакомительной возможности, но и беспокоился – кот в мешке. Как выскочит заунывная патерновая убогость, как завопит в религиозном пароксизме, да с повтором до бесконечности, да с оттяжкой до изнеможения. Я не страдаю жанровой табуированностью, пользую и симфонии и попсу без аллергии, но не всеяден. Критерии потребления – талант, отдача, откровение, и результирующий – зацепило.

22 ноября исфаханский караван в питерском «Колизее» представил публике красоты иранской классической музыки. Памятуя о том, что «Восток – дело тонкое»,  я не стал задаваться вопросом: почему классическая? Коль авторы музыки сидят вполне живёхонькие на сцене и на радость публике классиками, в нашем понимании, становиться не торопятся? Пусть остепенённые музыковеды разберут теорию и расширят наши горизонты. Моё дело – впечатления. Хотя, без минимальной терминологии не обойтись.

Как выяснилось, томбак – бокалоподобный бубен. Уд – лютня. Каманче – смычковый инструмент и по звучанию напоминает скрипку. Тар – щипковый, и звук, условно, домровый. Сантур внешне напоминает гусли, звукоизвлечение достигается палочками, в результате – цимбалоклавесин. Под стать экзотическим инструментам и вокал – очень восточный, с баритональным и теноровым горизонтом, сочный и яркий. Называется аваз.

Звукоинженерия была безупречна. Камерный ансамбль беспрепятственно заполнил собой «колизейное» пространство. Из «примочек» использовался только ревербератор для эха голоса, в остальном естественное звучание инструментов позволило колоритно иллюстрировать поэтические тексты аваза. В солирующих партиях слышался и беспечный щебет птиц, и переливчатый звон ручья, крикливые ноты базарной площади сменялись вкрадчивостью шороха раскалённого песка барханов. Музыканты синтезировали без электроники и сумели донести не только все оттенки чувств и переживаний, но вместили в трансляцию эхо веков, бесконечность мига, дыхание космоса.

Если внешний вид и манеры исполнителей были академичны и сдержаны до статичности, то эмоциональный накал музыки с лихвой компенсировал отсутствие «ирокезов», «тату» и прочих мини-бикини. Казалось, яркость, чувственность музыки и отсутствие дирижёра должны спровоцировать виртуозов к отрыву, впаданию в раж, но восток диалектичен, экспрессия была отмерена и взвешена, пауза точна, сыгранность совершенна. Никто не тянул одеяло на себя, ответственное чувство меры и локтя превалировало над желанием «увлечься» и потешить эго. Повторюсь, сыгранность удивительна, тем более, что вокалист Хосейн Нуршарг живёт и работает в Москве, а инструментальная часть коллектива во главе с Пежманом Эхтиари (сантур) – в иранском Исфахане. На репетиции не наездишься и не «наскайпишься». Кстати, об авторстве. Сантурист Пежман – композитор, автор трёх из исполнявшихся четырнадцати произведений, а  «москвич» Хосейн не только поэт и композитор, но и автор пяти из шести переводов текстов, представленных в программке публике.

 

О поэзии. Вкусная и разная. Полна ожидаемых, восточных красок. Изобилует и птицами, и цветами, и солнцем, и луной, рубинами, губами, виночерпиями. Но через призму привычного антуража видятся главные герои поэтических повествований, исполненные юношеской надеждой, болью утраты, размышлением о смысле бытия, патриотическим призывом, многообразием проявлений противостояния жизни и смерти. Взрослые, спелые темы. Ни тебе юбочек из плюша, ни Европы с попой, ни эпатажа, ни суицидальности, ни жвачки с любым женским именем. Короче, за модой и коньюктурой авторы не гонятся и как-то обходятся без эпигонства и словоблудия.

Тасниф «Сарзамин-э ман» («Родина моя»)

Родина моя – открытый простор мечты,

не грусти, луна выходит и рассвет наступает.

Если сад сердец не приносит плодов,

то за этим миражом я ищу воду, ищу свет луны.

На стволе дерева бит – роса сулит надежду.

Устремляйтесь же к бесконечност!

Уничтожь ненависть, муж трудных дней.

Не сей семена грусти,

Ты вечен, но сам об этом не знаешь.

Моя душа, если соединится с твоей душой,

Изгонит из твоей земли печаль.

Жаль, не вспоминаем о тебе из-за горя.

Уничтожь эту чёрную ночь,

В которой не может петь соловей.

(Подстрочный перевод Х. Нуршага и М. Каратыгиной)

Возвращаясь к музыке. Слава Богу, мои опасения по поводу двух притопов, трёх прихлопов были напрасны. Приверженность канону и традициям не мешали музыкантам подать мелодии в полновесном симфодраматическом развитии. Лирические темы контрастировали с героическими. Ритмический рисунок менялся на протяжении одного произведения. Церемониальная поступь обращалась пляской или галопирующей удалью. В паузах угадывалось кокетство. Связки и проигрыши отличались витиеватостью. Следуя логике текста некоторых произведений, инструменталисты создавали хоровой эффект либо оттеняя солирующего, либо сливались в унисонном крещендо. Конечно, Восток доминировал, но порой через чадру просвечивала джазовая улыбка.

Безантрактный концерт был разделён на две части сольным номером игры на томбаке. Произведения первой части соответствовали строю «Шур-Дашти», второй – предопределены строем «гуше Бидад»  Когда Хомаюн Джаханшахи остался на сцене один и срывал заслуженные аплодисменты, другие, следуя воле авторов, перестраивали инструменты. Вникать в музыковедческие дебри – увольте, а игра на томбаке по праву снискала выкрики «браво». Среди армии ударников и перкуссионистов есть счастливая когорта творцов-барабанщиков, сочетающих в себе отточенную технику, светлую голову и везение в творческом поиске.

Из выдающихся бубнистов некоторых знаю поимённо. На одну доску с иранским музыкантом можно поставить разве только Стива Шеана из старого состава «Гадук Трио». Он, например, мог себе позволить эффектное звукоизвлечение с помощью волчка. Пионерскими качествами не обделён и Терри Бозио, один создающий концерты и удерживающий внимание публики. Но он экспансионист и, наверное, спасовал бы перед «минимализмом» бубна. Хомаюн преподнёс образец высокого искусства. Чеканные разнотональные ритмы чередовались россыпью дробей, дискретность пульсаций обрывал ворчливый рокот, интимное пошоркивание перерождалось в звенящий эффект лопнувшей струны. Томбак рождался, жил, умирал и возрождался вновь. Мистика? Предположу, что нет. Филигранная техника, умноженная мастерским владением резонатором и степенью натяжения, не объяснит секрет успеха, но как версия…

Мой персональный интерес к уду (дабы избежать сексдвусмысленности, дальше – лютня) подогревался недолгим и необширным опытом восприятия возможностей этого инструмента в руках прославленных «восточных» музыкантов-современников в концертных записях. Прошу прощения у почитателей Дхафера Юссефа и Анвара Брахема (кстати, в имянаписании могу соврать, ну, не востоковед же), но лютня иранца Нава Солеймани, услышанная живьём впервые, тембрально выиграла. Дело, наверное, в том, что тунисцы работают в музпограничье запада и востока – самой интересной (на мой взгляд) областью в смысле искания перлов в современной музыке. Эклектика выигрышна, даёт новые возможности, но применение электроники тембрально обедняет традиционные инструменты. Тунисские лютни не исключение: по верхам – суховаты, по низам – глуховаты. Иранская естественность звучания позволила вести лютне басовое сопровождение в мягких, глубоких оттенках, да и в высоком диапазоне была звонче.

Во впечатлениях о таре (Саман Садэгян), каманче (Кавэ Мотамедьян) и сантуре (Пежман Эхтиари), ни на йоту не умаляя их значение в успехе концерта,  буду вынужденно лаконичен, так как сравнивать не с кем. В ансамбле, солируя и ведя дуэтные диалоги, виртуозы всецело раскрыли красоту своих инструментов, снискали самый восторженный отклик  публики и без сомнения приобрели новых поклонников своих талантов.

Отдельно остановлюсь на авазе. Вокал Хосейна Нуршарга стал ключом, открывшим дверь восприятия и понимания восточной и, в частности, иранской традиции. В певческом арсенале были и взлёты, и надрыв, и придыхание, и моменты горлового пения, и техника бельканто. Одержимость речитативов незабвенного Нусрата Фатеха Али Хана не присуща иранскому певцу. Также и испытание на запредельность возможностей человеческого голоса (чем поражает тунисец Юссеф) – не козырная карта Хосейна. Но восток велик и многообразен, пакистанские, иранские, тунисские традиции разнятся.

После концерта я увидел в собеседнике крайне уставшего, но счастливого человека. В пресс-подходе Хосейн тщательно и ответственно подбирал слова. Тактично посетовав на свет рампы,  отсекающий зрительный зал от сцены, он признал начальные трудности налаживания контакта с публикой. (Свидетельствую – сосед слева отбивал такт покачиванием головы, соседка справа пользовалась туфлей.) Со сцены музыканты не могли видеть искрящиеся глаза и улыбки, они обращались к черной безликой бездне. Аплодисментный отклик ободрил музыкантов, «бисирование» развеяло сомнения в успехе.

Я не стал мучить уставшего человека комплементарными вопросами и выяснил следующее – обычая пакистанских музыкантов принимать во время концерта денежные благодарственные подношения и пожертвования в среде музыкантов Ирана нет. Хосейн проницательно разгадал каверзу моего вопроса о том, какая музыка звучит в автомобиле его жены или младшего брата. В первой части ответа он признался, что не женат. А отвечая по существу, с сожалением констатировал всестороннее наступление современных ценностей во всех проявлениях общественной и частной жизни: «Молодёжь слушает новое. Но у нас есть своя стабильная аудитория. Музыкальная традиция в Иране – жива».

На прощание я просил рекомендовать музыкантов, без которых  нельзя обойтись в представлении о музыке Востока. Без раздумий Хосейн Нуршарг включил в их число египтянку Умм Кульсум, индийца Харипрасада Чурасию и своего соотечественника – Мохаммеда Резу Шаджариана.

Концерт назывался «Ушедший караван». На мой взгляд, он никуда не уходил. Кружит неторопливо по шарику, преодолевая глобализацию, моды и пространства. Бредёт, прирастая поклонниками и адептами. Вот и к нам дошёл.

А Запад давным-давно под его влиянием. Все настоящие музыканты, подчеркиваю, ВСЕ, рано или поздно обращаются к восточным традициям. Не залезая в карман, перечислю столпов – Питер Гэбриель, Роберт Плант, Джордж Харрисон, Майкл Брук, Роберт Фрипп… Никто не победит – ни Запад, ни Восток. Симбиозу – да! Антагонизму – нет!  Слушайте музыку, хорошую и разную.

Не отказывайте себе в удовольствии.

 

Фото и видео: Илья РЫБАКОВ