Рабство малолетней узницы в фашистской Германии …

Ираиде Матвеевне Григорьевой 87 лет, о своём военном детстве она вспоминает с тяжёлым вздохом:  

– А ведь в тот роковой день ничто не предвещало беду, так ярко и по-доброму   светило и грело сентябрьское солнышко… И вдруг, как гром среди ясного неба,   тревожно завыла сирена и соседи и мы – мама, я и старшая сестра, – захватив  «тревожный чемоданчик», в котором были еда и вещи, бросились к окопу (он был  через дорогу у соседей). И не могли поверить, что немцы уже вошли в наше Красное Село и хозяйничают в нём, отбирая у людей всё съестное… Не поверили и резкому окрику «Хенде хох!», раздавшемуся у нас над головами. Этот чёрный день 11 сентября 1941 года я запомнила на всю жизнь! И поняла, что детство  моё кончилось, когда услышала душераздирающий крик женщины с младенцем на  руках, которую чуть насмерть не прокололи фашисты штыками, прокалывая  весь окоп …

Рассказ этой очень взрослой женщины удивляет яркой памятью и ясностью ума,  и, что удивительно, некоторые страницы из «летописи  ужаса», полны отваги и юмора рассказчицы:

– Вскоре немцы под постоянное «шнель!» всех пленных, старых и младых, забрали и на подводах довезли до деревни, где у них находился сборный пункт. Народу было столько, сколько по обычаю собирались на большие праздники, и у всех перепуганные лица, было жутко смотреть на это сборище людей. Наша семья – больной отец, мама, старшая сестра  и я, – мы все сидели в стороне от  всех и отрешённо наблюдали за всем происходящим, напоминающим какой-то   трагический эпизод из фильма… и вот сейчас закончатся съёмки и всё   страшное и непонятное, происходящее с нами, закончится. Но не закончилось… Нас пешком погнали 18 километров, потом опять посадили на подводы и привезли к какой-то церкви, это уже было в Волосовском районе. Мы были уставшие и голодные, здесь в толпу полетели галеты, всё это сопровождалось немецкими криками «русшвайн». Не успели опомниться, нас как стадо  животных пригнали на станцию, загрузили в телячьи вагоны и повезли в Польшу. Оттуда, в таких же вагонах, отправили в Германию. Там привезли на рынок и как рабочий скот предлагали хозяевам на выбор «самых выносливых и дюжих».  Я, мама и сестра оказались вместе, куда делся отец – не знаю. На ферму нас привезли целой командой: шестеро русских,  глухонемые мать и дочь с Украины,  десять французов, одна польская пани, которая  станет над нами главным  надзирателем (и, кстати, прекрасным пекарем) и несколько  немцев –чернорабочих. Первыми нас встречали громким лаем свирепые псы, также было слышно мычание и блеяние, потом на крыльцо особняка вышли тучный хозяин, его жена и двое их отпрысков: одиннадцати и четырёх лет. И жизнь пошла своим чередом. Прибывшую обслугу отправили на помывку, побрив наголо наши локоны и косы. Кормили нас скромно, порою на обед давали маленькие кусочки мяса и к ним необъятное количество столовых приборов, приучая нас к культурному неторопливому поеданию пищи. Но стоило пани едва отвернуться от нашего стола, как всё в один миг исчезало «куда-то!» И оставались на столе чистыми и сверкающими ложки, вилки, ножи и прочие приборы. Пани только  цокала языком, то ли от восхищения, то ли от презрения к этому «дикому» племени.

Вот какой эпизод, связанный с сыном хозяина, запомнился Ираиде Матвеевне.

11- летний Франс, возвращаясь со школы или гуляя по полю, где работали  «слуги», непременно, желая показать себя, с презрением выкрикивал: «Русшвайн, русшвайн!» и,  при этом громко хрюкая, быстро удирал. Однажды  Ира дождалась его из школы, когда Франс шел, таращась по сторонам, не подозревая, что его ждёт, схватила его за кудрявый чуб и всей его упитанной физиономией со всей силой несколько раз окунула в снег, да так, что бедный «барчук» не смог ни ахнуть, ни заорать. «Запомни на всю жизнь – сказала девочка, – ещё раз обзовёшься, я из тебя снеговика сделаю. И я не швайн, я русская. Запомни – я  русская!» Ошалевший Франс, не оглядываясь, рванул в хозяйский дом, размазывая по всей физиономии слёзы и всё, что выливалось из его распухшего  носа.

Было бы удивительно, если бы этот мальчишка не отомстил Ираиде за такую дерзость. И он отомстил.

– Иду я по осеннему саду, а яблоневый запах даже голову вскружил, такой запах напомнил мне наш сад в Красном Селе. Я не удержалась, сорвала такое румяное яблочко и тут же его с хрустом надкусила и вмиг проглотила. А на яблоне сидел Франс, и как я этого толстяка не заметила! Вечером, когда мы собрались тесным рядком всей прислугой за столом, ко мне подошла хозяйка, отвесила мне горячую оплеуху и вышвырнула меня из-за стола, показывая на окно, за которым стояла одна из яблонь…

Конечно, мамочка принесла мне драгоценную булочку, долго гладила меня по волосам, успокаивая: «Ты ж моя девочка, что ж тебя всё тянет на приключения?» 

Безусловно, я не осталась перед этим паршивым мальчишкой в долгу, я в очередной раз потрепала его за ухо, пока он чётко не выговорил: «Ты русская!»

А он нажаловался отцу, и вот вызвал меня хозяин и глядя прямо мне в глаза  сказал: «Вы поступили плохо с Франсом (говорил хоть и с акцентом, но по- русски), я вас прошу, пани, Франс виноват, говорите мне… Я его  накажу. Вы всё поняли? (долгая пауза)… В концлагерь надо?!» Белая как мел, я стояла перед ним навытяжку  и, глотая слезы, тихо прошептала: «Нет, не надо… Всё поняла…»

На ферме всем приходилось очень много и тяжело работать. Вся прислуга жила в пристроенном хозяйственном отсеке. Вставать приходилось в 5 утра и отправляться на полевые работы, затем работа в хлеву: здесь нужно было чистить до блеска и животных и их жилище. Потом топка печей и уборка двухэтажного хозяйского особняка. И ещё множество разной работы по хозяйству. Работа находилась каждый день с раннего утра до позднего вечера. Но молодость и  оптимизм Иры не давал ей повода унывать,  и она ещё умудрялась поддерживать своих товарищей по несчастью.

– А что касается голода,  то нас кормили как рабочую скотину, чтобы мы не   околели от истощения и изнурительного труда… но наши  растущие, молодые, но изношенные от непосильных обязанностей организмы, всегда хотели есть!

Мы ещё долго говорили о войне, о том, сколько  вынесли наши пленные в фашистской Германии, и  я спросила у Ираиды Матвеевны:

– Вы помните самый страшный момент Вашего военного детства и, конечно,   самый счастливый день?

И  – вновь! – тяжёлый вздох и перед её глазами вспыхивает до мельчайших подробностей тот самый жуткий день, когда местная власть не успела  предупредить красносельцев, что немцы уже вовсю хозяйничают в их домах и дворах, таща за собой упирающуюся и перепуганную живность: кур, свиней и   всё, что попадалось съестное под руку.

Вижу, что воспоминания о тяжёлой военной жизни полностью погасили мою собеседницу, по лицу  женщины, испытавшей столько незабываемого горя, испещрённому, словно бороздками, морщинками, катятся слёзы…Чувствую, что  и у меня что-то запершило в горле и, не давая себе расслабиться, перехожу на оптимистичную волну:

– А самый счастливый  день помните?

И  вижу, что глаза Ираиды загораются весёлым блеском, словно и не были они ещё секунду назад мокрыми от слез.

– Это уже было в конце войны, когда мы услышали надвигающийся прямо на  нас гул и тяжёлый «шаг» танков. Выскочили на улицу, я и несколько наших русских рабочих, и увидели в 100 метрах от нас приближающиеся к нам зёленые танки, и нам показалось, что это наши советские войска идут освобождать нас от плена. От счастья, охватившего нас, и дикой безумной радости мы и кричали и прыгали, и обнимали друг друга. Тут уже перемешались все: и русские и французы и даже чернорабочие немцы! Когда танки подъехали ближе, мы поняли, что это наши американские союзники, и что они кричали нам на  английском, хотя и не сразу поняли, но сообразили, что пришёл долгожданный  самый счастливый день. Ура!…Свобода! 

Нас американцы переправили на понтонах через реку Одер, и потом привезли к нашим в воинскую часть. Собралось более 30 тысяч пленных из оставшихся в  живых… Нас выстроили и начали выяснять, кто откуда, и в первую очередь  самых больных самолётом отправляли в Россию. Оставшихся, вместе с военными, отправили в товарняках, и нашими кормилицами и опекунами были советские солдаты. Хотелось каждого из них обнять и отблагодарить, так пело и расцветало весной сердце, так давно не знавшее что такое счастье! И вот, наконец-то, открыло объятья перед своей «блудной» дочерью  моё  родное  Красное Село…    

Долго ещё не хотела от себя отпускать гостью  87-летняя хозяюшка и уже были выпиты несколько чашек  ароматного, настоянного на душистых травах, чая со  сладостями.

– А как же Вы оказались в Тайцах? – спросила я.

Ираида Матвеевна, улыбнувшись, ответила и как девушка зарделась румянцем:

– В меня влюбился молодой человек, где мы работали вместе на подсобном хозяйстве, и после работы отвозил на мотоцикле домой в Красное Село. Пока его мама не сказала, мол, хватит тебе голову морочить и ей и себе, давай бери её и вводи в дом, нужна молодая хозяйка! Так и поженились, теперь, когда он ушёл, я осталась одна. Хотя горевать некогда мне. Посмотрите наши семейные фотографии и всё поймёте, какая у нас большая семья и девочки Лариса и Ольга  выросли, родили на радость и себе и мне внуков, Андрюшку и Эдика. Теперь правнук Мико  –  ему уже 6 лет…  Да, они не живут со мной, но каждый день с утра звонят, спрашивают о моём здоровье и обо всём в чём я нуждаюсь. А я говорю им, что всё у меня есть, а главное дал мне Господь на радость  вас и хочется жить!

Когдя мне пришло время уходить из этого тёплого уютного дома, который поддерживает сама Ираида, мы обнялись как добрые старые друзья-подруги,

а рядом о ноги мои тёрся здоровенный кот, и было такое ощущение, что давно знаю эту мужественную, задорную женщину, с присущим ей тонким юмором смотрящую на всё, что происходит с ней и вокруг… Оптимист…

Здоровья Вам и многая лета, Ираида Матвеевна!…

                                                                                                                                        Надежда ЛИННИКОВА

Фото из открытых источников