Александр Куприн об А.С.Пушкине

Алёна ТРИШИНА

Секрет творческого успеха Александра Сергеевича Пушкина уже более двух веков интересует многих. В том числе писателей и поэтов. Казалось бы, всё уже ясно. И не случайно день рождения А.С.Пушкина теперь является официальным Днём русского языка. В России. И в тех странах, которые эту идею поддерживают.

Журналист Куприн, работая репортёром в киевских газетах, был свидетелем празднования 100-летия со дня рождения А.С.Пушкина в Киеве. Его статья «Солнце поэзии русской» опубликована в газете «Жизнь и искусство» (1899, №144, 26 мая). Некоторые цитаты из этого текста:

— «Его существование превратилось в героическую легенду. Его фигура в сиянии лучей неугасающей славы представляется нам титанической. Имя его уже не напоминает нам живого человека, слабого, грешного и бессильного, как все люди. Имя его для нас – символ добра, истины и вечной красоты…»;

— «даже его пророческое предвидение не могло охватить всей громадности торжества, с каким празднует Россия в пушкинские дни память своего первого, своего национального поэта. Торжество это приняло размеры в нашем отечестве до сей поры небывалые, почти беспримерные. Нет ни одного города, ни одного местечка, ни одной школы на всём необозримом пространстве великой земли русской, где бы сегодня не упоминалось священное имя поэта, не читались его вдохновенные стихи. Значение этого торжества неизмеримо!»;

— «он один из первых открыл нам богатства чужой поэзии. Он никогда не являлся ни переводчиком, ни подражателем: слишком самобытен, кипуч, страстен и стремителен был для этого его чудный гений. Но Пушкин, так удивительно умевший отождествлять себя с самыми несходными, с самыми крайними образами, Пушкин – Протей (В греческой мифологии бог Протей обладал удивительная способность менять свой облик, — Прим. ред.) весь целиком проникался поэзией великих мастеров, впитывал в себя её аромат и сохранял его в новом творении, так же прекрасном, как и то, что послужило первообразом…»;

— «Но главным образом настоящий день – есть день торжества и всенародного признания могущества русского языка. Пушкин взял этот великолепный язык у народа и отдал его народу очищенным от плевел, прекрасным и выразительным, светлым, чистым и прозрачным, как горный источник, упругим, как сталь, звонким, как золото, и бодрящим и ароматным, как старое доброе вино.

И пусть даже теперь, через сто лет, когда техника литературного слова ушла намного вперёд, пусть даже до сих пор ни один поэт не приблизился ещё к гибкости, точности и красоте пушкинского языка, мы убеждены, что в поэзии Пушкина заключается залог нашей славы, потому что язык пушкинской поэзии есть язык русского народа, а народ, говорящий и мыслящий таким языком, – бессмертен».

К торжествам 1899 года Куприн вернулся в интервью 1908 года. Правда, уже в критическом ракурсе оценивая особенности того юбилея. «Вспомните пушкинские дни, – говорил он, объясняя негативное отношение к предполагавшемуся тогда празднованию юбилея Л.Н.Толстого. – Сколько было вылито грязи на голову бедного поэта, сколько под пошлым именем “Пушкинианы” было выброшено в печать плоских анекдотов, похабных писательских стишков, лакейских острот – и всё это было приписано Пушкину и признано изящным, блестящим, пылким и гениальным. Неужели мы нуждаемся ещё и в “Толстовиаде”?!» //В.Регинин. Куприн. Отклики писателя на литературные злобы («Биржевые ведомости» — 1908 — №10 558 — 17 июня).

Русская эмиграция 125-летие со дня рождения А.С.Пушкина праздновала 7 июня 1924 года. Две цитаты из статьи А.Куприна «Два юбилея» («Русская газета», Париж — 1924 — №67 — 11 июля):

1/ «Вспоминаются мне другие пушкинские торжества. Они происходили двадцать пять лет назад, в 1899 году, в столетний юбилей Пушкина. Вот это так было ликование: с кантатами, с пожарным оркестром, с горящими транспарантами, римскими свечами, бураками и шутихами! Портреты Пушкина появились на всём: на папиросах, конфетах, жестяных портсигарах, запонках, на мыле и на одеколоне. Возродился на свет новый Пушкин. Пушкин для широкой и безграмотной публики. Пушкин III-го класса».

2/ «Вашему покорному слуге пришлось в те дни «сидеть на вырезках» в большой провинциальной газете, и через руки его проходили ежедневно многие десятки повременных изданий. Боже мой! Какая тогда пошла писать развесёлая гаврюшкина литература!

Не было тогда ни одной, самой захудалой газетишки, вплоть до «Крыжопольского вестника», которая не завела бы в нижнем этаже постоянного отдела под названием «Пушкиниана» или «Пушкиниада». Фельетоны эти составлялись, обыкновенно, коллективным способом всеми сотрудниками понемножку, включая сюда своячениц редактора, полицейского репортёра и типографского рассыльного мальчишку. Побочные знакомые и друзья газеты также тащили усердно в общую мусорную кучу всякую грязную тряпку, найденную на чердаке или на улице: писарские стишки – экспромты в две и четыре строчки, с мерзкими рифмами замаскированными точками старые казарменные анекдоты и случаи, когда на главное место вписывалось имя поэта; порнографию не только барковскую, но и В.Л.Пушкина, и Минаева, и Медведского, и Фофанова, но и переводную, равно как скверные изделия дерптских студентов, так и русских семинаристов. Многое, курьёзное, что приключилось с Крыловым, переносилось на Пушкина. Переворачивалось всё домашнее белье Пушкина, корявые пальцы залезали в самые интимные уголки его души, свиные глазки шныряли вокруг его любви и смерти…

Воистину: в бешеный, грязный поток лакейского любопытства и неугомонного, развязного суесловия было швырнуто золотое, прекрасное имя – и завертелось, завертелось там под ржание взрослых остолопов. В пустое, казалось, пространство ушла пламенная речь Достоевского на открытии памятника в Москве.

Но увы! – появилась новая мода на Пушкина. Обезьяньи лапы снова захватали прекрасный образ. Появились и в каком множестве! – пушкинисты, пушкинианцы, пушкиноведы и т. д. Каждый из них прицепил своё тощее имя к великой тени. Если он критик – он писал исследование: «Пушкин и Брюсов», «Пушкин и Блок». Если он поэт, то, срифмовав в поте лица десяток хромых строф, он брал недоконченные пушкинские стихи и прибавлял к ним кощунственный и бездарный конец. Появились специалисты по любовным романам Пушкина и по его семейным отношениям; появились рассекатели, анатомы пушкинского стиха, пушкинской мысли, пушкинской души, пушкинского вдохновения. Каждый говорил: «Пушкин – это мой собственный Пушкин, которого только я один могу понимать».

В Сорбонне на торжественном заседании, посвящённом 125-летию со дня рождения А.С.Пушкина (12 июня 1924 года), выступил Владислав Ходасевич, которого встречали и провожали бурными аплодисментами, словно именинником был именно он. По этому поводу Куприн написал несколько открытых писем, в которых критиковал поэта Ходасевича за это его примазывание к имени великого поэта. На критику Ходасевич не ответил.

В нынешний юбилейный Пушкинский год 225-летия со дня рождения библиотекарями подготовлена выставка «Чту его память. А.С.Пушкин в творчестве А.И.Куприна». На ней представлены публикации разных лет.

Статья пензенского исследователя Татьяны Каймановой «ПУШКИН в творческой биографии Куприна» опубликована в «Купринской энциклопедии» (Пенза, 2016, с.508-514), подаренной автором-составителем гатчинской библиотеке им.А.И.Куприна. Цитата (с.508): «Важным событием в творч. биографии К. стало получение вместе с И.Буниным Академической премии им.А.С.Пушкина (1909), воспринятой им как знак приобщения к традициям великой рус. лит-ры. Любовь к П. проявлялась у К. зачастую в трогательной форме. Например, среди любимых предметов, украшавших кабинет писателя, была маска П., подаренная ему одесским скульптором Б.В.Эдвардсом. В числе немногих вещей, взятых писателем с собой в эмиграцию и потом привезённых на Родину, был томик стихотв. П. – факт достаточно красноречивый, если учесть, что, кроме П., были ещё взяты только фотографии Чехова и Толстого с их дарственными надписями».

Делая разбор всех публикаций и работы А.Куприна по Пушкинской тематике, Татьяна Кайманова большое внимание уделяет работе Куприна над изучением писем А.С.Пушкина.

«Можно довольно точно установить, что с письмами поэта Куприн познакомился в сент.-ноябре 1907г., когда он, работая над повестью «Суламифь», жил в Даниловском под Устюжной в имении своего друга Ф.Д.Батюшкова. С этого времени началась систематическая работа Куприна над текстами пушкинских писем: Куприн делал заметки для себя, нумеровал их согласно своей классификации. Куприн постоянно делился с Батюшковым своими замыслами и планами. Вероятно, что именно Батюшков, найдя соображения и мысли Куприна относительно писем Пушкина заслуживающими внимания, предложил ему принять участие в наиболее подходящем для данного случая издании – в шеститомном собр. соч. П., выходившем под редакцией С.А.Венгерова в серии «Библиотека великих писателей» в издательстве Брокгауза и Эфрона (СПб., 1907-1915). Согласно плану издания, письма Пушкина предполагалось печатать в заключительных V и VI томах» (…).

«Об этом свидетельствует предложенный Куприным Батюшкову в письме от 4 февр. 1910г. перечень вопросов, какие он предлагал осветить в задуманной им статье: «Всё равно в письмах я ориентировался отлично. Пушкин в молодости. Пушкин жених, Пушкин перед смертию. Пушкин в долгах, Пушкин издатель, Пушкин сотрудник. Пушкин влюблённый, Пушкин друг, Пушкин в тисках. Пушкин и Николай, Пушкин и Бенкендорф, Пушкин и великосветское общество. Тайна его смерти» (ИРЛИ. Ф 20. Л. 197). Т.о., им достаточно чётко и полно намечена проблематика пушк. эпистолярия.

«Особый интерес К. проявляет к письмам адресатов поэта. Изучая пушкинское окружение, он задумывается над проблемами, мало или почти не изученными в те годы, в частности над отношениями Пушкина и Лермонтова: «Встречался ли он когда с Лермонтовым? Нет ли где-нибудь писем Гоголя и особенно Лермонтова о Пушкине? Нет ли вариантов лермонтовского “На смерть Пушкина”? Какие журналы почитать, где были бы веские воспоминания о Пушкине? Сейчас я на пути затяжной, запойной работы, как, помнишь, в Даниловском», – пишет Куприн другу Батюшкову (ИРЛИ. Ф. 20. Л. 197).

(…) Однако, изучив тексты писем Пушкина и выработав своеобразный и во многом верный взгляд на них, собрав и осмыслив материал о жизни и творчестве поэта, Куприн так и не написал статью (с.511).

«К пушкинской теме он обращается в публичных лекциях. Одна из таких лекций состоялась на вечере памяти А.И.Герцена 28 апр. (11 мая) 1912г. в Ницце во время путешествия Куприна по югу Франции. Судя по газетным отчётам о ней, Куприн расширил тему своего выступления, сопоставив деятельность Пушкина с деяниями Петра Первого: «несколько неожиданные и хотя парадоксальные, но необычайно остроумные параллели, проведённые лектором между деятельностью Петра Великого и Пушкина, доставили большое удовольствие слушателям и способствовали шумному успеху лектора» //Куприн в Ницце («Биржевые ведомости» — 1912 — №12922 — 5 мая).

Вторая лекция Куприна о Пушкине была прочитана 20 сент. 1916г. в Пятигорске во время литературного турне. Писатель встретился с артистом Мамонтом Дальским и согласился выступить со «Словом о Пушкине» на Пушкинском вечере, на котором Мамонт Дальский сыграл Дмитрия Самозванца в «Борисе Годунове» и прочёл монолог из «Скупого рыцаря».

Некоторые из «любимых мыслей» о поэте Куприн высказал печатно. В этом отношении интересны его статьи и заметки: «Фараоново племя» (1911), «Вольная академия» (1916), «Чтение мыслей» (1916), в которых так или иначе затрагиваются проблемы, связанные с восприятием личности великого поэта и отношением к его творчеству. (…) Позже, в 1937г., на состоявшемся в Париже литературном вечере «Муза Царского села», Куприн выступил с сообщением «Пушкин у цыган» (с.512).

«В годы купринской эмиграции (1919-1937) Пушкин занял особое место в сознании писателя: им, по собственному признанию, он утолял свой «голод по Родине». «На первом плане у меня всегда и всюду Пушкин», – писал Куприн в парижской газ. «Возрождение» (1927), не уставая повторять о своей любви к великому поэту, ставя его в ряд величайших художников мира. Пушкинской теме посвящены статьи «Нация» (1920) и «Два юбилея» (1924), в которых Куприн снова поднимает вопрос о памяти и о национальных святынях. В статье «Рубец» (1927) автор соотносит взгляды на историю и судьбу России со взглядом Пушкина. В статье «Шахматы» (1927) приводит в пример любовь Пушкина к шахматам и его мнение о том, что шахматы – непременное условие «благодатного семейства». Пушкин — дворянин, принадлежавший к русской аристократии, имя которого записано в Дворянскую книгу, составляющую честь и славу России, этот рыцарский образ русского дворянина, автор противопоставляет «посып-ханам» в фельетоне «Посып-хан» (1925): «Пушкин, как железную перчатку, бросал 600 лет своего дворянства в лицо придворным выскочкам».

Куприна восхищала в Пушкине естественность, что отмечал ещё в 1910г. литературный критик Пётр Пильский, приводя слова Куприна: «У нас, у всего современного поколения – сердца малого калибра. Но были большие сердца. Настоящие, громадные сердца-гиганты, сердца-исполины. Пушкин! Какое величие. Пушкин прост. Он, как воздух. Пушкин – природа, Брюсов – мастерская».

Статья «Пётр и Пушкин» (1932) подводит своеобразный итог многолетним размышлениям Куприна о Пушкине» (с.512-513).

«Все важные вопросы бытия Куприн поверяет Пушкиным, у него находит поддержку своим размышлениям о мести для статьи «Святая месть» (1925), обнаруживая созвучие евангельских строк: «У Пушкина много прекрасных мест, где этот вольнодумец является в свете истинного, глубокого христианства». Объясняя значение Пушкина для людей, «любящих Пушкина с доверчивой простотой» (к ним писатель причисляет и себя), Куприн говорит о вневременном, вечном влиянии великого поэта на становление личности: «…Для них Пушкин – как бы Кодекс добра, правды и красоты» (с.514).

Можно ли назвать Александра Куприна пушкинистом? Пожалуй, нет. Однако изучение писателем-реалистом жизни и творчества А.С.Пушкина было достаточно глубоким и тщательным. А тема любви – одна из важнейших составляющих в творчестве и Пушкина, и Куприна. Многие пушкинские строки знал Куприн наизусть, мастерски читал их, что вызывало особенно эмоциональный интерес на его лекциях.