Мой Герой, или Горки с трамплинами — Анна Калинина-Забытовская

III. …И полетели письма. Три года летели непрерывным потоком! Не скоростные — электронные, нет, а настоящие, живые, тёплые письма в сероватых конвертах с красно-синей окантовкой. Которые можно потрогать, понюхать, поставить на стол перед глазами, а то и всплакнуть над ровными буковками такого до боли знакомого почерка.

Письма летали самолетами «Аэрофлота» каждую неделю, а то и чаще. Через всю страну, почти через весь европейский континент — из Ленинграда на Дальний Восток, в Уссурийск. Юра не мог найти замену своей капризной красавице. Вернее, не хотел. Он с ней замучился, но он её любил больше жизни — такую, какая она есть. Называл её «маленький зверёныш». Ему необходимо было её защищать, кормить — можно и с ложечки, если потребуется. Пусть она выучится на хорового дирижёра, а потом вернётся к нему. И придут гости в дом, а она как распустит свои струящиеся золотом локоны, как улыбнется, как споет — все гости хором скажут: «Как тебе повезло, Юрка! Ну и что, что не слетал в космос? Зато у тебя вон какая потрясающая Лида!»

Спустя тысячу дней и ночей (как в сказке у Гоголя) он сел в поезд, проехал всего за шесть дней 10 тысяч километров и забрал свою Лиду обратно — в свою лесную епархию. Тогда, в 1965 году, он ещё не был командиром целого дивизиона. Он был всего лишь лейтенантом, делящим одну комнату в общежитии с другими холостяками. Лиду же привез практически в хоромы — в отдельную комнату. Если ты Принцесса, не гоже тебе жить в закутке за ширмочкой общей комнаты на шесть человек!

И только после этого родилась я. Потому что Юра и Лида — это мои папа и мама.

Я лишь спустя три десятилетия (10 000 дней и ночей!) осознала, что её детское послевоенное сиротство искалечило хрупкую психику настолько, что ей необходимо было на ком-то «отыграться». Тем более, что была она прирожденной артисткой. Она должна была сыграть не роль маленькой брошенной девочки в который уже раз, а той самой матери, которая царственно правит ситуацией — приехать или не приехать, забрать ребёнка или не забирать.

И именно поэтому в дошкольном возрасте я точно также смотрела из окна круглосуточного детского садика с обшарпанным подоконником на такую же скучную дорогу с поворотом налево, ненавидя эту шпану вокруг и злых воспитательниц, которые не давали во время тихого часа пойти в туалет. И я плакала от бессилия и обиды под одеялом.  И потом, в нежном младшем школьном возрасте, теперь уже я, покинутая, сидела одна на скамеечке в незнакомом южном городе и старательно считала звезды на тёмном чужом небосклоне, лишь бы не зареветь во весь голос!

Мы только что приехали на юг на поезде, папа был в этом городе в военном санатории, а нам надо было найти съёмное жилье. Она подхватила маленького брата на руки и ушла на целый день, до темноты. Она даже забыла про мой день рождения. Это был двойной детский ужас, непонимание просто космическое, вселенских необъятных масштабов. С тех пор я не люблю ни своих дней рождений, ни чужих городов с посторонними небесами.

Мама, мама…

Папа погиб на 9 мая 1990 года. Утром он надевал свой парадный китель с позвякивающими в такт ходьбы медалями за служебные и общечеловеческие заслуги, улыбался ясному майскому солнышку, первым клейким зелёным листочкам, воробьям, этим шумным и бестолковым маленьким хулиганам, и праздничным огромным транспарантам, радующими глаз. Был с друзьями и коллегами на демонстрации, вышагивал со всеми в парадной колонне. А после, около девяти вечера этого же дня, попал под колеса слишком быстро проезжавшего мимо транспорта — это только догадки. Виновные не обнаружились. Нашли его под утро с разбитой головой, на обочине проселочной дороги…

Вечером этого 9 мая мы с мужем поехали в Парк Победы смотреть салют. Тогда, в 1990-ом, он еще был ленинградским. Мы жили в городе Великого Ленина и Великой революции. Я взирала на эти военные пушки, делающие такие мощные торжественные залпы для ликующей толпы, и думала: «Боже мой! Боже мой, как страшно!» Почему?  Почему я испытывала в ту минуту такой вселенский ужас? Не было никакой угрозы войны, голода или разрухи. Впрочем, нет… На следующий, 1991-ый год, случился тот августовский путч, когда Михаил Горбачев лишился власти, и страна вступила в новую полосу испытаний. На следующий год развалился Советский Союз. Папа Юра не смог бы спокойно пережить все эти катаклизмы. Получается, Бог забрал его не случайно в тот теплый майский вечер?..

В тот вечер 9 мая у меня закипала кровь от ощущения неминуемо надвигающейся беды, как метеорита в космическом пространстве, разрастающегося на глазах до огромных, устрашающих размеров! Я не осознавала предмета моего беспокойства, однако меня колотила крупная дрожь около девяти вечера, несмотря на согревающие объятия моего широкоплечего мужа. Я еще ничего не знала, но уже почувствовала.

На следующий день, 10 мая, у нас были билеты в Кировский оперный театр.  Но как только я услышала в 6 утра этот пронзительный телефонный звонок из родительского дома, мгновенно поняла, что мой театр «накрылся». Возможно, навсегда.  Невозможно было поверить — всего 53 года, ничем не болел, всё так же выигрывал у всех в шахматы, не так давно уволился со службы…

Долгие годы потом я себя корила, что не оказалась с ним тем вечером 9 мая за праздничным столом. А он после демонстрации не захотел, видимо, оставаться с Лидой. Петр с Сашей пригласили на рыбалку, Юрий радостно согласился. Сидели втроём на озере хорошей мужской компанией. Вернее, впятером — жены его друзей охотно делили с мужьями их рыбацкий досуг. Только Юрина жена не приветствовала. Саша так уговаривал его остаться у них за городом ночевать, но папа не согласился.  И он поехал обратно один, на мотоцикле, но живым домой уже не вернулся…

А Лида так и не смогла простить свою маму.

Я и раньше, и потом, много лет подряд, гораздо больше тысячи дней и ночей, говорила ей, уговаривала. «Мамочка, ты должна её простить, обязательно.  Она совсем не «злая колдунья»! Она отдала тебя в детский дом в младенчестве не потому, что не любила, а потому, что хотела спасти. Уберечь от злой участи члена семьи репрессированного. Ты же знаешь, — убеждала я ее, — сколько деток погибли вместе с родителями, или от них отказывались другие родственники. Жёны отрекались от мужей, мужья от жён — этот список можно перечислять долго! Ты же — счастливая, ты уцелела в этой чудовищной мясорубке, тебя наш папа Юра папа охранял лучше всякого ангела! Да, твоя мама вышла замуж второй раз, уехала с новым мужем подальше от того места, где был этот страшный Дом, эта тюрьма для маленьких зверенышей, оставшихся сиротами. Но не от тебя же!»

Но она не верила, упрямо твердила одно: бросила, предала. Её главный аргумент был: а брат? У матери был ещё и старший сын, Ваня. Почему она его растила, а меня — нет?!  Почему он и сейчас не пускает меня на порог? Я его с днем рождения каждый август поздравляю, а он меня — ни разу!

Этих «почему» было слишком много. Мой детский, юношеский, а впоследствии и зрелый организм не справлялся с такими нагрузками. У меня поднималась температура после таких разговоров — я заболевала.

Но я так и не открыла ей секрет, от которого, вероятно, ей стало бы немного легче. Её брата тоже, как выяснилось, с рождения растили чужие люди.  Совершенно чужие, даже не родственники. Как так? Почему?  Ещё не было репрессий в 20-х годах прошлого века! Я нигде не могла найти ответ на этот вопрос, он был за семью замками с гербовыми, похоже, печатями. А я не умела обращаться с реликвиями такого порядка.  Но это всё было потом…

Окончание следует…