Лазерный уровень, или Жизнь и смерть в маленьком посёлке городского типа (пасхальная сказка) — Артур Аршакуни

I. Все события и персонажи вымышлены. Автор не несёт ответственности за возможные случайные совпадения.

Светлой памяти Эльдара Рязанова.

1.

— Слышь, Витёк, — сказала Ангелина от своей грядки с георгинами, — новость слыхал?

— Пап, — крикнул с крыльца Васёк, — дай тысячу на флешку!

Витёк, грузный медлительный мужик лет сорока пяти, кончил приколачивать пропиленовую ленту к обтянутой пленкой теплице.

— Не ругайся, — сказал он сыну. – Хотелка не выросла.

Спустился с лестницы.

Потом жене:

— Ну?

— Писатель помер.

Витёк зачем-то оглянулся на соседский дом за забором, подумал и пошёл, переступая кирзачами через вскопанные грядки. Подошёл к рукомойнику, повешенному на боку крыльца, клацнул металлическим соском. Ангелина спохватилась, метнулась к колодцу, вернулась с полным ведром.

— Иди ты, — Витёк подставил руки под ведро. – Я ж на Пасху с ним разговаривал.

— А вот, — закивала Ангелина, — третьего дня полез на ясень перед домом – скворечник приколачивать. Я ещё посмеялась: кошки же, говорю, какая полоумная птица в этот скворечник сунется? А он мне…

— Да, дела, — Витек утерся полотенцем, накинул поверх тельника куртку от пятнистого комбеза, сел на скамью, закурил.

Съездил, называется.

Намедни был Витёк в Выборге на свадьбе племянницы. Ангелина осталась по хозяйству, да особенно в Выборг этот не рвалась, потому как не сложилось у неё с Натахой, невесткой, Витьковой брата женой, с самого начала. Отсутствовал всего-то три дня. Ну, пять с дорогой туда-обратно. А тут – бах! Один женился. Трах! Другой помер. А ещё говорят, застой в жизни.

Писателем они называли соседа, Андрея Леопольдовича, в начале нулевых переселившегося сюда с женой Татьяной Аркадьевной из города. И прозвище это появилось сразу, в первый же день знакомства, и вот как. Витёк тогда с интересом наблюдал со своей любимой скамьи, как за забором на своём участке сосед, бывший рыжий, а теперь седой, как сухие осиновые стружки, моложавый, лет неопределимых, но подвижный, как щегол, спиливает яблоньку, не выдержавшую чрезмерной дозы гербицидов. С гербицидами же произошла следующая ария. От дальних, через участок, цыган завёлся у соседа борщевик. Заметьте: ни к кому не пролез, кроме Андрея Леопольдовича! И начал отвоевывать себе метр за метром. И ничто его не брало – ни соль, на марганцовка, ни соляная кислота, как пишут на дачных форумах. Тогда  Андрей Леопольдович купил какой-то супер- (если верить этикетке) гербицид и обработал весь угол своего участка. Результат: яблонька погибла, декоративный мох сгнил на корню, а борщевик облизнулся и попросил добавки. Но это ладно. Короче, пилил сосед натужно, часто останавливался и стоял, глотая воздух и разминая сведенные пальцы. Наконец, ножовку ожидаемо заклинило. Витёк не выдержал, пришёл на помощь. Ножовка, ясен пень,  оказалась неразведенной и тупой. Он сходил за своим топором, в три сочных, с хаканьем, удара срубил яблоню и, придерживая её за ствол, аккуратно уложил на землю.

— Красиво, — сказал сосед. – Знание – это не только сила. Это ещё и красота.

Он стоял, нелепо держа под мышкой ножовку, как гитару, и улыбался.

— А наблюдать красоту – это ещё и удовольствие, — добавил он, а потом запоздало продолжил: — Ножовка…

— Это не ножовка, — засмеялся Витёк.

И, сам удивляясь себе, пошёл объяснять городскому неумёхе, как надлежит править ножовку. И начал с того, что умение разводить и править ножовку идёт от нашей довоенной бедности, а правильный профессионал пилит ею, пока та пилит, а потом просто меняет на новую — экономия и сил, и времени. Потом сходил к себе в гараж, где была оборудована мастерская (у соседа, кроме молотка и клещей, ничего не было, не говоря о трёхгранном напильнике), все показал на практике и вернулся на свою лавку. Сосед оказался учеником способным, а главное – усердным. Потому что провозился полдня и вышел из дому, решительно сжимая в руке ножовку, как Шварценеггер – ручной пулемет. Он начал спиливать с лежащей яблони сучья и ветви и сразу же радостно закричал:

— Фантастика! Танька! Тра-та-танька!

Из дома вышла встревоженная жена.

— Ты посмотри, какое чудо! Я бы в плотники пошёл, пусть меня научат!

— Чудо, — улыбнулась жена. – Ветер холодный, смотри, не простынь.

Он ещё что-то ей сказал; она вернулась в дом, а он пошёл к забору.

— Виктор Николаевич, оказывается, пилить так интересно!

Витёк тоже подошел к забору, посмотрел на ножовку. Разведена она была, конечно, на троечку, но теперь все-таки пилила, а не вынимала душу.

Тут подошла жена Андрея Леопольдовича, передала ему свёрток в полиэтиленовом пакете и отдельно пассатижи с напильником и прав`илом, а тот протянул всё Витьку.

— Каждое благое дело должно быть вознаграждено, — сказал он. – И спасибо за инструмент.

В пакете лежала книжка со смешным названием «Журавлиный танец». Автор – Андрей Леопольдович Пелле, то есть, сосед, мучающийся под яблоней с тупой ножовкой.

Вот тогда-то он и стал для Витька Писателем. Не Андреем, не Андреем Леопольдовичем, не Леопольдычем, не соседом, а Писателем, то есть существом несерьёзным, неопасным, непонятным и абсолютно бесполезным.

Хотя, Писателем – это из-за книжки. А вообще он был в городе учителем истории, ушёл из-за плохого сердца на пенсию, потом переехал в посёлок. Пенсии на жизнь не хватало. Делать что-то руками он решительно не умел. Но тут выяснилось, что в местной школе дефицит учителей; так что Андрей Леопольдович вернулся к привычному своему занятию – вот как раз Васёк, Витькин лоботряс, у него учился последний год, пятый класс, — но недолго.

Потому как Писатель вот помер. И в стороне оставаться было нельзя, ибо смерть есть штука как раз понятная и весьма серьёзная и относиться к ней надо соответствующе. То есть, для начала нанести визит к соседям и выразить соболезнование. Витёк поковырялся ещё какое-то время с теплицей, а потом пошёл в дом, благо погода стала портиться и начал накрапывать дождь. От скуки полистал подаренную книгу. Ангелина совершала разведывательные походы от окна («Сын приехал!») к калитке («Гроб привезли!») и обратно («Натаха с бабой Варей зашли, да что-то быстро вышли»).

«Мне хочется быть маленьким ребёнком[1]», — читал Витёк наугад открытую страницу.

— Тебе хочется быть маленьким ребёнком? — сказал он Ангелине.

— Только не совсем маленьким, а чего?

— Ничего.

— Вить, только сильно не пей, ладно?

— «Милым быть и нарядным», — дальше Витёк читал вслух, — «Плакать, если мне больно, смеяться, когда мама рядом». Ладно тебе.

— Не ладно. Люди культурные… А тебя, как выпьешь, в Донбасс тянет. Так годится? – Ангелина набросила на голову, стоя у большого трельяжного зеркала, тёмный, под стать моменту, платок. Очень уж соблазнительно платок облёк ее голову, плечи и прочие приятные округлости.

— Годидзе, – Витёк незаметно, с книжкой в руках, подобрался ближе.

Потом сделал попытку вдумчивого изучения округлостей и получил по рукам.

— Рогов, мы к покойнику, ты вообще с головой дружишь, нет?

— Ты плачешь, если тебе больно? – не обиделся Витёк.

— Иногда. А ты смеешься, когда мама рядом? – отпарировала Ангелина.

— Когда твоя мама рядом, я просто ржу, — Витёк захлопнул книжку, отложил её в сторону и поднялся. – Давай, пошли.

У калитки писателя толклись ребятишки из соседних домов и любопытствующие  кумушки. На месте их удерживал только статус писателя – чужака, который за этот короткий срок так и не стал в посёлке своим.

За соседской калиткой их встретил старый пёс, по случаю события посаженный на цепь, с идиотской кличкой Эзоп. Витёк припоминал, что Писатель как-то объяснял что-то по поводу клички, что-то там насчёт артиста Калягина, но из башки вылетело начисто. Помнил только, что по приезде псов, тогда ещё молодых и безбашенных, было два, и второго, по кличке Чарли, Витёк случайно задавил. Сдавал задом в переулок, а балбес Чарли нашёл щель под воротами и метнулся прямо под колёса. От этого у Витька к постоянному чувству непонимания всего, что делает Писатель, добавилось ещё и чувство вины.

Так что вот так.

А вот крышка гроба, наклонно прислоненная к поленнице дров, бросилась в глаза, потому как это было нарушением порядка и приличий. Известно: крышка гроба должна быть у самого входа, поставленная правильно и основательно, то есть вертикально, видная издалека всем, своей основательностью смиряя каждого увидевшего её с неумолимостью и неизбежностью случившегося.

Непорядок продолжался входной дверью, ведущей с крыльца в сени, с дырой понизу размером с кулак. Для кошки, что ли, вяло отметил Витёк. Звонка не было, пришлось стучать. Открыл сын, Игорь, анфас похожий на круглолицую мать, но профилем в горбоносого отца, прикрывший модной небритостью поспешно очерченный подбородок. Он поднял брови, молча кивнул и провёл в дом, мимо кухни, где за большим тяжёлым столом (кухня была большая, хоть в пинг-понг играй) неподвижно сидели вдова Татьяна Аркадьевна с рыжеволосой золовкой, а по совместительству школьной подругой по имени Ванда Леопольдовна (Витёк был знаком с ней, хотя и шапочно), и дальше, через коридор коленом в жилую часть, где тихо и неприметно ходила с тряпкой престарелая мать Татьяны Аркадьевны, Александра Павловна, смахивая несуществующую пыль. Дом был большой, начатый цыганами с размахом в период большого денежного бума, а потом проданный за долги, когда большой бум закончился для всех, а не только для цыган, со всеми своими недоделками и несуразностями. Сосед начал в доме переделку, да вот до конца так и не довёл. Такая, видать, была энергетика у этого дома.

 Продолжение следует…

[1] Здесь и далее строфа из стихотворения Андрея Караушина «Мокрый котёнок»