Вариация первая. Живопись

Итак, для фуги прежде всего нужна тема, и тему мы не станем долго искать, мы возьмём её из нашей песни.

/Герман Гессе. Игра в бисер/

Владимир Марков был одним из первых художников, с кем я познакомилась по приезде в Гатчину несколько лет назад. Тогда же написала небольшую, наивную, как вижу сейчас, заметку о его дивном подходе к изображению света, позволяющем картинам словно светиться изнутри. Потом пришло осознание, что свет для него – один из инструментов, безотказно позволяющих передавать перманентное временное движение. И не ровное, поточное, а именно пульсирующее, живое.

Живописные работы Маркова легко узнаваемы по «фирменной» зернистой фактуре, по излюбленному приёму подачи света изнутри, из глубины пространства. В живописи художник добивается того, что сложно сделать в фотографии – рельефными мазками передать сияние цвета, как, например, янтарно-золотистый свет осени, идущий от статуи Афины, из глубины парковой аллеи. Фотография не сможет передать обаяние неровной красочной поверхности так же, как не может настолько сочно передать хруст снега, мягкость глины на весенней дороге. Здесь хочу остановиться на фактуре и отношению к ней мастера. Возможно, тонкое понимание характера материала и умение показывать все его возможные свойства пришло к Маркову тогда, когда он активно творил в кузнице. Холодный и твёрдый металл превращался под его руками в горячий, гибкий и послушный, отражавший свет разными оттенками цвета, или поглощавший его. Многочисленные подсвечники, фонари, подставки – иногда с использованием стекла — возможно, они подсказали мотив свечения, идущего изнутри, оживляющего недвижную форму и заставляющую её работать во времени. А металл, принимая и передавая свет своими гранями, лепестками, плоскостями, терял мертвенную холодность, показывал способность играть нюансами эмоций, бесконечно рефлексируя от любого проблеска.

У Маркова сформировалась особая концепция внутреннего света — нематериального, неуловимого, волшебного — того, которого человек обычно не столько видит, сколько улавливает на чувственном уровне. Мастер формирует им пространство картины и пространство зрительского восприятия, переведя свет из средств художественного выражения в один из центральных объектов своего творчества. Свет природный в композициях художника неизбежно вызывает ассоциации со светом духовным, с живой созидательной силой, которая имеет специфическую власть над миром.

Чтобы усилить витальность этого источника обращение к живописи было просто необходимо. «Живое письмо», обладая возможностью сохранять и передавать движение руки мастера, наполнило свет неповторимой трепетностью и энергетикой, соединив это с ощущением личного присутствия художника. Несмотря на то, что мастер говорит о частом использовании своих фотографий в качестве композиционной основы для работы маслом, в картинах он решает именно живописные задачи. Время в них, воплощённое в эмоциональных переходах, оттенках и нюансах цвета, движется медленно и неровно, как в грёзах. Только касания кисти — точечные или протяжные, передают вибрацию пространства. И знакомые по фотографиям сюжеты приобретают совершенно новое звучание. Каждую картину, будь то пейзаж или натюрморт, мы чувствуем, как чувствуют природный организм, незаметно для себя погружаемся в пульсирующее пространство, которое видится безграничным. В этой живописи нет импрессионистской непосредственности момента. Исчезло яркое многоцветье палитры, уступив место богатствам оттенков, создающих особую, подчас немного напряжённую среду. Свет не формирует сиюминутные ощущения, а выводит на другой уровень осмысления действительности, он проявляет себя метафорой времени: порой хрупкого как стекло в его призрачно-прозрачной серии с бутылками и быстротечного, а порой — тянущегося, застывшего.

Не прибегая к ярким живописным эффектам, не уходя в подробности сюжета, мастер скупыми, но точными и выразительными средствами погружает в тонкую атмосферу многократного переживания каждого момента жизни. Лодки, замершие у берега в дымке тумана, отражение сумеречного неба в озере, гармония сводов храма, дождливый вечер в городе, тишина парковой аллеи – зритель невольно втягивается в лабиринт воспоминаний, личных ассоциаций. Художник постоянно возвращается к старым сюжетам, делает своего рода вариации на темы, близкие ему, пишет дорожные знаки, «зебры» на переходах, сельские дороги, часовые механизмы, позволяя себе и другим по-новому взглянуть на свои прожитые ощущения, а, может быть, взгляды и убеждения. Он словно переставляет внутри своего пространства избранные, притягивающие его чем-то предметы, объекты, как будто это подсказывает новый ход в потоке мыслей. Особенно интересной эта игра становится в композициях натюрмортов, где завораживающая простота сиюминутно поставленных геометрических форм может неожиданно соединяться с вечной полифонией символического, метафорического звучания объектов – подсвечников, раковин, яблок, хлеба.  Эта цикличность, сюжетно-смысловые переходы во времени сближают произведения Маркова с притчами, где человек и мир находятся и во времени, и над временем, и вне времени. В сущности, каждая его работа – постоянный диалог между человеком и окружающим его миром, между человеком и Создателем.

У мастера есть удивительная картина «Парад планет», где космос воспринимается настолько близким, как яблоки на тарелке: огромные шары небесных тел, почти прижатые друг к другу, кажется, проходят от нас на расстоянии вытянутой руки. Мы тоже — часть космоса и вечности.

Вариация вторая. Фотография

Сколько раз восклицание Фауста: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно!»[1] было произнесено в честь удачного снимка? Вопрос риторический, ибо что, как не фотография, призвано зафиксировать очередной момент из жизни мироздания? Фиксируют повально – дорогими камерами, смартфонами, уже забыли про «мыльницы», но все равно – фиксируют. Останавливают, чтобы, сладко обманув себя, перескочить через рамки природного закона и вернуться в прошлое. Ах, волшебники!

Останавливают, чтобы привлечь внимание к красоте природы, архитектуры, подчеркнуть их эпичность или, наоборот, камерность. Это уже – художники, они вкладывают в остановку момента свой глубокий смысл. Создают тонкие психологические портреты, искусно обращаясь со светом и выстраивая экспозицию. И произведения этих виртуозов вызывают искреннее восхищение. Их можно долго рассматривать, уходить и возвращаться, переживать забытые эмоции, отдать себя во власть мечтаний…

А Владимир Марков обращается со временем и вовсе свободно. И, похоже, совершенно не ставит себе задачу остановить его, выхватить заветный фрагмент и донести до зрителя свой эмоциональный восторг от фантастически гармоничного пейзажа, эффектного поворота лица/фигуры героя портрета, романтики осенних яблок и т. д. Нет, он просто влетает в течение времени, наслаждаясь его вихрями, потоками, паузами, вибрациями. Кто не замечал, как оно то бежит, то замирает? Мы живём и словно соревнуемся со временем: «опередить время», «упустить момент», «нет времени», «в ногу со временем», «всему своё время» …  А художник с ним дружит. Для многих время – конкурент, для него – собеседник. Он с ним на равных.

Недавно у мастера появилась серия фотографий «Есть только миг между прошлым и будущим». Я не совсем согласна с названием, но автору виднее. Так вот в этих работах выхватывание мига – кажущееся. Размытые, с растекающимися длинными следами горящих фар, прожекторов – они лучше всего передают временной поток, не имеющий начала и конца. Кто-то, идущий, полупрозрачный, возникает из глубины пространства. С ним пересекается более отчётливый силуэт человека, направляющегося ему навстречу, к свету…

В гораздо более раннем цикле цветных фотографий «Reflection» — представлены в основном натюрморты, в которых задачей художника была передача зыбкой световой игры, порождающей бесчисленное количество оттенков цвета. Это приводит пространство картины-фотографии в движение – нервное, пульсирующее. Кажется, вот она – жизнь в постоянном изменении своих форм. Но конкретика натюрморта не всегда удовлетворяет художника. Да, и здесь можно найти некие метафоры — вода, например, которая «прочитывается» в «рефлексиях» то фоном, то верхним наслоением. Но все равно мастер так и тянется к неким обобщающим формам, чтобы «вытянуть» ощущение главного эффекта волшебства природы – её изменчивости. И появляются сферы вместо стаканов и цветов. Сферы в квадратном формате картины. Неуправляемое движение внутри самой статичной из геометрических фигур.

Приблизительно в это же время появилась серия «Поп-механика». Черно-белая, изысканная элегия времени. Механизм башенных часов Гатчинского дворца предстал в крупном плане своих деталей – шестерёнок, лебёдок, колёс. Уже не просто рефлексы света, а жизнь предметов, которые считаются неодушевленными. А они – дышат! И считают время уже не одно столетие, в полумраке, художественно обработанном штрихами, сфумато. То ли дефект пленки по причине времени, то ли шрамы, оставленные тем же временем.

Почти в один год с «Reflection» создаются пейзажные серии с видами Гатчины, Павловска, Санкт-Петербурга, где важным объектом изображения становится атмосфера – влажная, смягчённая туманом, дымкой. Многие композиции построены на контрасте ближнего и дальнего планов. Наполняющая этот промежуток воздушная среда как раз и является определяющим в восприятии и понимании сюжета. Эти пейзажи сверхмедитативны, мы всегда находимся где-то между, внутри, в этом пространстве, втягивающем зрителя в свой ритм. И мы подчиняемся этому ритму и этому времени. И миг там может стать вечностью.

Но вечность в произведении художника условна, хоть она и представляется главным героем большинства натюрмортов, особенно относящихся к типу vanitas. Да, в чем-то он следует классическим образцам композиций «Memento mori», представляя формы с устоявшимися ассоциациями, «ароматами» прошлого, исторического, доисторического: раковины, ретро-предметы, камни и черепа, конечно. Уже традиционно вписанные в излюбленный им квадрат рамы. При этом нет ничего, что передавало бы ощущение застылости. Вода в чашах «Still Life» вибрирует, бесконечно рефлексируя тенями на объектах извне. Металл старых утюгов, весов бликует, создавая вокруг себя ежесекундно новую световую среду. И этот миг «схвачен» художником в его движении и продолжен в зрительском восприятии.

Ещё одна из любимых рефлексирующих, изменчивых фактур — стекло (призрачно-прозрачная серия с бутылками). Оно же — одна из популярных метафор времени, хрупкого, и быстротечного, тянущегося, застывшего.

И так везде. «Из жизни стеклотары», «Forms», «Знаки зодиака» — можем рассматривать фото практически из любого альбома: во всех произведениях отсылка к истории, прошлому – лишь верхний слой. Красивость, эстетство черно-белого – тоже не более чем внешнее проявление художественной натуры автора. Фотография помогла мастеру стать настоящим властелином времени: передавать его движение в разные моменты, его рваный темп, его созвучие человеческим биоритмам диссонанс с ними, используя для этого все возможные технологии съёмки и печати, создавая свои аппараты подчас из подручного материала. Именно для того, чтобы дать зрителю представление об этом бесконечном процессе на уровне ощущений, а затем впустить его в лабиринт размышлений в русле бытийных модальностей и предложить ему «игру в бисер» …

Наталья ЛАМОНТ,  искусствовед

Верхнее фото: СВЕТ из серии «Минимализм», 2018

[1] «Фауст», И.-В. Гете Ч. I, сцена 4 «Кабинет Фауста».