Пяденица крыжовничная, или Сила обычной русской женщины (читаем вместе рассказ А.И.Куприна «Гусеница»)

Анализируя творчество Александра Ивановича Куприна, мы непременно отметим  тяготение писателя к героям, исполненным простоты и естественности. Он часто отдавал предпочтение людям активным, действующим, созидающим, изображая их в обстоятельствах, которые способствуют раскрытию таланта человека, его способностей.

Куприн жил в эпоху трех революций, однако он был далек от политической деятельности. Не будучи революционером, он, однако, осознавал  необходимость переустройства России. Сочувствие революции и восторженное преклонение перед её бойцами отразилось в его очерке  «События в Севастополе» (1905) и в рассказе «Гусеница» (1918). [2,8] Очерк был им написан по горячим следам и напечатан 1 декабря в газете «Наша жизнь». В нём Куприн описывает, как по приказу командующего Черноморским флотом Г.П.Чухнина каратели расправлялись с восставшими матросами, пытавшимися вплавь добраться до берега с охваченного пламенем крейсера «Очаков», но по спасающимся вплавь людям шла стрельба, карабкающихся на берег матросов приканчивали прикладами…» [3, 81] «Мне приходилось в моей жизни видеть ужасные, потрясающие, отвратительные события, — писал в своем очерке А.И.Куприн. — Некоторые из них я могу припомнить лишь с трудом. Но никогда, вероятно, до самой смерти, не забуду я этой черной воды и этого последнего слова техники, осужденного вместе с сотнями человеческих жизней на смерть сумасбродной волей одного человека».[3,120]

В Петербурге по распоряжению правительства номер газеты «Наша жизнь» с очерком Куприна был конфискован и уничтожен, а его автора приказом коменданта Севастополя генерала И.Н.Неплюева выселили с территории севастопольского градоначальства, и Александр Иванович был вынужден срочно покинуть и Балаклаву, и Севастополь. [3, 82]

О последующих событиях севастопольского восстания А.И.Куприн написал спустя 13 лет, в 1918 году, в рассказе «Гусеница». Действие рассказа происходит в одном из селений на Южном берегу Крыма, в 30 верстах от Севастополя. «Южный берег Крыма, небольшой рабочий поселок. Теперь там большой приморский и виноградный курорт, а тогда это дело только еще начиналось, но все-таки было в поселке пять кофеен, гостиница, завод рыбных консервов, летний театришка, вроде сарая, трое докторов, больница, аптека, фотография, два училища, почтовое отделение, библиотека…» [1,615] Разумеется, в этом неназванном селении читатель легко узнает любимую Куприным Балаклаву.

Общий вид Балаклавы

В центре событий, о которых рассказывает некий агроном, причисляющий себя к кругу местной интеллигенции, оказывается семейная пара — зоолог, приват-доцент Борис Мурузов, болен чахоткой, от этого «пропитан едкой и нестерпимой злобой», и его супруга, Ирина Платоновна,   «распрорусская женщина, бывшая институтка, но совсем простецкая баба, добрая, толстая, немного распустёха». «Газет никогда не читала и от наших мировых вопросов зевала самым неприкрытым образом».[1, 616]

То есть, с точки зрения агронома и его компании, на своих вечерах решавших «мировые вопросы», Ирина Платоновна откровенно скучала и демонстративно зевала, тем самым показывая собравшимся свою полную необразованность. В голову агроному как-то не приходило подумать о том, что она вообще-то окончила институт благородных девиц в Петербурге и получила хорошее образование, что и заставляет ее скептически относиться к обсуждаемым вопросам и местному «интеллектуальному» кружку.  Нелицеприятная характеристика мурузовской жены подкрепляется не только уничижительными характеристиками агронома, но и насмешками над нею мужа в присутствии посторонних. Однажды, тоскуя по северу, Ирина Платоновна заметила: «А у нас, в Зарайске, крыжовник теперь поспел, большущий такой да мохнатый. Его хорошо в сиропе из вишневых листьев варить». Муж тут зло съехидничал: «Ты не женщина, а гусеница, ты пяденица крыжовниковая – abraxas  grossulariata». И это словечко к ней прилипло, стали её звать Гусеницей, «конечно, в добром смысле».[1, 617]

Вот этот «интеллектуальный» кружок полуинтеллигентов-полуинтеллектуалов оказывается среди ноябрьской скуки приморского селения, когда все дачники уже его давно покинули, и попадает в водоворот одного из значимых событий  первой русской революции 1905 года: «Началась всероссийская забастовка. Прекратились почта и телеграф, стали железные дороги. Вскоре конституцию объявили: куценькую, правда, лживенькую, но и то какие упования были!.. Сколько радости было, надежд и светлого опьянения какого-то…» [1, 617] «Вдруг вспыхнуло восстание в Черноморском флоте. Шмидтовские дни… Потом расстрел «Очакова».

Крейсер «Очаков»

На другой день после «Очакова» компания (балаклавских) интеллигентов собралась в доме у Бориса Мурузова, который был «самым левым» из них. Следует упомянуть, что, по слухам, Мурузов имел ранее некое отношение к революционерам и, кажется, даже был арестован в Петербурге за революционную деятельность. В этот вечер у него на диване сидела незнакомая девочка, которую он представил так: «Это – товарищ Тоня. Она вот все расскажет. А это – мои приятели, люди порядочные, на них можно положиться». Тоня рассказала, что произошло накануне в Севастополе, как Шмидт поднял флаг на «Очакове», как объезжал корабли с адмиральского борта…, как Чухнин приказал обстрелять крейсер «Очаков». [1, 618]

Агроном, можно сказать, и сам автор рассказа,  с восхищением создаёт портрет «товарища Тони»: «… тоненькая, хрупкая, с детским милым личиком, но в глазах, в душе этих больших серых глаз, именно … глубокая человеческая красота, и ласка, и чистота…» [1, 617] «Говорила она деловито, сжато, сухо и каждое словечко отчеканивала, как строгая учительница, объясняющая детям задачу, но глаза блестели, точно звёзды» [1, 617]

Обращается она к собравшимся местным интеллигентам необычно, по-партийному — «товарищи» — и просит помочь укрыть десять спасшихся с крейсера моряков, спрятавшихся сейчас в балке, в кустарнике, достать для них денег и «вольную одежду», дать им несколько часов передохнуть в безопасности и «рассеять их затем по окрестным имениям и виноградникам».  Иначе им грозит смертная казнь, если они попадут в руки жандармов.

Пожилой агроном не скрывает своего восторженного восприятия революционерки: «Ах, какая умница она была, какая прелесть, какая отреченная от себя, какая повелительная! Другая ее партийная кличка была «Конфетка». Я бы ее назвал революционной Жанной д`Арк» [1, 618]

Однако «самый левый» из собравшегося  в доме у Мурузовых кружка, его хозяин, был вовсе не в восторге от появления случайной партийной гостьи. Муж Ирины Платоновны пошел на попятную, «скис и смяк», якобы «он давно уже потерял с партией связь, что партия, собственно, не имела права взваливать на него ответственных поручений, что он вовсе не уверен в полномочиях товарища Тони, которую видел в первый раз…»

И тут, к неожиданности всех собравшихся, жена прикрикнула него: «Трус, не прячься за угол, — твою тень видно! Люди всю ночь в студеной воде дрогли, не спали, не ели, каждую секунду смерть перед глазами видели, а ты про полномочия! У них петля на шею накинута, а ты разводы разводишь… молчи и не стыди меня!» [1, 618]

Восстание на крейсере «Очаков» 15 ноября 1905г. В центре – лейтенант П.П.Шмидт, избранный матросами руководителем восстания

Ирина Платоновна принимается за дело. С невероятной энергией («Кипяток!») обходит она всех своих знакомых «интеллигентов»  в поселке и «выжимает» из них возможные одежду, обувь и деньги для спасшихся с «Очакова» матросов. Куприн А.И. тонко подмечает продажную позицию местных интеллигентов, их двуличие, в котором и уличает их Ирина Платоновна: «вольнодумствовать так любите, кукиш в кармане показывать, тиранов «в тряпочку» проклинать, шепотком «Вставай, поднимайся…» напевать. А как до дела дойдет, в кусты, мол, «я человек семейный и не имею права рисковать жизнью жены и детей».

Её знакомые, жители поселка, на которых она обрушивает свои страстные призывы и увещевания, опасавшиеся негативных последствий от такой оказанной государственным преступникам помощи и грозящего им за это уголовного преследования, всё же идут ей навстречу: «Ну вот вам, поднялся народ, встал. Чего еще хотите? Так и помогайте ему. От вас жизни никто не требует, а только старых брюк и немного денег из бабушкиного чулка». [1,619] И вся интеллигентская компания последовала за Ириной Платоновной, включилась в работу по спасению матросов, залегшим в кустистой балке. Молча, чтобы не вызывать подозрений, они помогли матросам найти свое убежище, стоя или сидя на перекрестках и направляя их туда, где о крове смогла договориться Ирина Платоновна: трех она направила в больницу, двух – к фотографу, а пятерых на время приютила у себя.

Куприн описывает тот первый вечер в доме у Ирины Платоновны, куда она доставила пятерых матросов. Отчуждение матросов и выведенной в рассказе интеллигентской компании основывается не только на классовых различиях и на их принадлежности к разным политическим партиям (спор, кто главнее – эсдэки или эсеры), но и на подозрительности матросов: могут ли они в полной мере доверять этим случайным людям: «… матросы сидят, и молчат, и дышат с трудом, как загнанные волки».

Напряженную ситуацию разрядил явившийся к ним писатель: «Явился, черт его знает откуда, весь в рыбной чешуе, но с водкой, с колбасой, с таранью и с жареной камбалой». Ирина Платоновна затем очень благодарила писателя за находчивость. Такой вот образ добродушного разбитного малого, которому удалось разрядить обстановку и вывести застывших в оцепенении матросов из душевного столбняка: «… если бы вы только видели, как они накинулись на еду и с каким наслаждением пили водку». Один белобрысый паренек, в лице которого «чувствовалось что-то напряженное до последней степени, какая-то обморочная бледность души. Казалось, вот-вот вскочит из-за стола, выбежит на улицу и заорет: «Вяжите, берите меня, братцы, только не рубите мне буйную головушку!» Но выпил водки, поел и отошел. И лицо людское стало». [1, 620]

Разумеется, в образе этого писателя А.И.Куприн вывел себя, собственной персоной. Но каким привлекательным! Куприн оправдывает свой образ пьяницы, как все хронические алкоголики: вот пришел, поставил бутыль, и все сразу расслабились и стали чуть ли не приятелями.

Ирина Платоновна тем временем, наняв единственного в поселке пароконного извозчика, объездила все окрестные хутора и добилась у тамошних интеллигентов «взять где двух, где трех, где четырех поденных пришлых рабочих на плантаж и на перекопку яблонь».

Ночью надо было как-то вывести матросов из посёлка, в то время как на переезде всегда маячила фигура городового Фёдора, человека подозрительного и, по слухам, служившего в тайной политической полиции. Кроме того, справа от шоссе, рядом с городовым, находился дом пристава Цемко. На помощь пришел опять писатель: он заволок Фёдора в «низок» к македонцу, заказал вина и усадил его со своим «корешем» Колей Констанди играть в нескончаемую партию в домино. А сам тем временем отправился к приставу и разговорил его на воспоминания о том, как тот служил на Кавказе джигитом, что могло продолжаться бесконечно долго, ибо Цемко рассчитывал на то, что писатель опубликует в газетах его бесценные воспоминания. Стоит заметить, в данном случае А.И.Куприн сохраняет имена реальных жителей Балаклавы, что придает описанию безусловную достоверность. Это подтверждается и свидетельствами балаклавского жителя и приятеля писателя Аспиза: «План удался. Через несколько минут вся группа вышла на Ялтинское шоссе, и к ней присоединился Куприн. Я вернулся домой, а Куприн повел их степью в Чоргунь и благополучно доставил в условленное место». [3,122]

Так «заговорщикам» удалось ночью вывести матросов из селения в безопасные места, верст за восемь от посёлка.  Уже под утро, когда заря всходила над степью, Ирина Платоновна радовалась слаженному делу:  «Как помолодело и похорошело ее лицо, освещенное розовым мягким светом, сколько в нем было интимно прекрасного, глубоко человеческого, за что единственно можно и должно любить человека и нельзя не любить. А главное всё, что она сделала, ей ровно ничего не стоило. Это истекало из несложной и радостной потребности ее теплой русской души. Вот вам и пяденица крыжовничная!» [1, 621]

Притягателен  образ простой, неприметной, но мужественной женщины, отважившейся на спасение мятежных матросов, не побоявшейся ни ареста, ни сурового наказания, сделавшей все возможное, чтобы спасти людей, выступивших за свои права и свободы. Так ее описывает агроном, а вместе с ним и автор рассказа. Для Ирины Платоновны главное в человеке – христианская заповедь: любовь к ближнему и помощь ему при любых обстоятельствах. Свою приверженность заложенным в институте нравственным христианским принципам она несёт с собой всю жизнь, а чрезвычайные обстоятельства ноября 1905 года лишь помогли ей их реализовать на благо страждущих.

С утверждением автора «всё, что она сделала, ей ровно ничего не стоило» следует, однако, не согласиться. Ей-то как раз это очень многого стоило, но сила ее жизненных принципов, ее моральный, духовный стержень позволили ей  преодолеть и сопротивление своих нерешительных соседей-интеллигентов, и неуверенность и пораженческие настроения супруга, и собственный страх и опасения за противоправное деяние по пособничеству нарушителям закона.

Так, восторженными словами рассказчика — агронома об Ирине Платоновне и заканчивает А.И.Куприн свое повествование о событиях в Севастополе в ноябре 1905 года. Он приравнивает эту женщину к знаменитым революционеркам, хотя таковой она и не являлась, и ставит её в один ряд с Фигнер, Засулич, Брешко-Брешковской, Коноплянниковой, Спиридоновой и прочими «славными девушками и чудесными женщинами» с восьмизарядным браунингом и «мыслью в душе о неизбежной собственной смерти». [1, 615] Сегодня такое сравнение вряд ли вызовет у читателя прилив восхищения, по крайней мере — определенное недоумение, и станет свидетельствовать о неосведомленности Куприна в политической жизни страны революционных лет. И как мог автор прийти к таким выводам, испытав в своей жизни глубокое потрясение в январе 1905 года во время «кровавого воскресения»? По свидетельству современников, тогда «Куприн несколько дней ходил потрясенный. Он не примыкал ни к какой партии, хотя знал о стачках и забастовках и сочувствовал борьбе рабочих с самодержавием, приходил в ужас при мысли о пролитой крови и жертвах: он был против всякого насилия». [3, 63]

Ведь недаром же он написал «Гусеницу» не по свежим следам севастопольской трагедии, а спустя 13 лет, когда произошла третья, социалистическая, революция. Причем, о ней автор отозвался в своём рассказе совсем нелестно, сравнивая настроения 1905 года и 1918-ого, весьма осторожно, но вполне определенно, вложив своё критическое замечание в уста пожилого агронома, что могло сойти за стариковское бурчание, мол, да, в наше время и революции были лучше: «…какие упования были! Да и все это время… я про теперешнюю революцию ничего не скажу…дело весёлое. Но тогда, тогда!.. Сколько радости было, надежд и светлого опьянения какого-то. И сколько любви! Ах, тогда многие люди проявляли свою душу в таком масштабе, который превосходил все отпущенные человеку размеры!» [1, 617]

То есть, тогда, когда террористы и террористки – по его выражению, «с ясными, такими человеческими глазами: тут и нежная доброта, тут чистота мысли, и светлая печаль, и какая-то счастливая обреченность, и великая любовь, и непоколебимая твердость решения» —  убивали и расстреливали представителей власти, это было святым делом, а нынче святое дело превратилось просто в «весёлое», то есть в самый что ни на есть разбой, когда гибнут тысячи несогласных, приговоренных к смерти без суда и следствия. По-видимому, здесь нашел отражение  собственный жизненный опыт Куприна, когда он  1 июля 1918 года был арестован большевиками за публикацию в столичной газете «Молва» (22 июня. №15) статьи «Великий князь Михаил Александрович» и случайно избежал заключения в выборгском замке.  Цикл публицистических очерков и статей  А.М.Горького «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре», опубликованных в газете «Новая жизнь» в 1917 – 1918г.г., подвергавших  острой критике насилие большевиков и установление пролетарской диктатуры в стране, также оказали большое влияние на восприятие Куприным революционных событий октября 1917 года.

Противоречия в мировоззрении большого писателя, его поиски истины, желание обретения абсолютной свободы разбивались о суровую действительность и прозу жизни. Да и кто теперь знает, где она, та истина.

Игорь  СМИРНОВ, кандидат педагогических наук, Заслуженный учитель РФ

Иллюстрации из открытых источников

Примечания

1. Куприн А.И. Гусеница // Повести, рассказы. Л: Лениздат, 1976.
2. Иезуитова Л. Об Александре Ивановиче Куприне. Вступительная статья // Куприн А.И. Повести, рассказы. Л: Лениздат, 1976.
3. Миленко В. Куприн. Возмутитель спокойствия // М: Молодая гвардия, 2016.
4. Фонякова Н.Н. Куприн в Петербурге-Ленинграде // Л: Лениздат, 1986.