Иосиф Бродский — алмаз семейной короны

Недавно в библиотеке им. А.Н. Майкова в Сиверском говорили о Бродском. Сиверчане пригласили в гости племянника великого поэта Михаила Кельмовича — тоже поэта и писателя.

Поводом к разговору послужила книга воспоминаний М. Кельмовича «Иосиф Бродский и его семья». Автор получил за нее художественную премию «Петрополь». Мы встретились с Михаилом позже, в Питере, в маленьком кафе на Васильевском острове, чтобы спокойно поговорить… о вечном.

— В общем-то, понятно, почему гениальных поэтов убивают. Их стихи — пронзительный голос совести. А те, кто не по совести живет, хотят, чтобы прекрасный, но грозный голос смолк.  Все знают, что Иосифа Бродского сначала судили, сослали в Архангельскую область, а потом в Америку. Но когда он первый раз попал за решётку, у него случился сердечный приступ. В Америке сердце стало болеть постоянно. Один за другим пошли инфаркты – некроз маленьких участков сердца, оно постепенно умирало на чужбине… Михаил, как вы, родственники, отнеслись к известию о высылке Иосифа?

— Для всех нас это был шок. Человек исчез — и всё. Я даже не успел отдать ему книги, которые брал почитать. Для его родителей потеря единственного сына была тяжелейшим ударом.

— Он ведь поначалу надеялся их забрать?

— Да, но их не отпустили. Как не пустили в СССР и его  — сначала на похороны матери, потом отца.  В прошлом году в Венеции, на кладбище Сан-Микеле, где похоронен Иосиф, я оставил фотографию его родителей. Хотя бы так они встретились…

— Каким он был?

— Он был либо совершенно отстранён — весь внутри, в своих мыслях. Либо, наоборот, максимально нацелен на переживание момента. Он как бы всё время прислушивался к звучанию окружающего мира. Как звучит, в какой интонации, настроении. И, главное, фальшиво или нет.

Сила и глубина переживания могла делать его неуравновешенным. Например, он ставил мне пластинку с маршем «Прощание славянки» и со слезами на глазах говорил, что под эту музыку русские солдаты уходили умирать в Болгарии…

— Ваша книга больше даже не о Бродском, а о семье…

— Обычно, когда говорят о великом человеке, концентрируются на нём самом. Но ведь очень важна среда, в которой он вырос, и близкие, которые на него повлияли. У Марии Моисеевны Вольперт, матери Иосифа Бродского, были три сестры и брат. У них были мужья, жены, дети, потом внуки. Они образовывали… не знаю, как это назвать точно… может быть, клан или род. С того времени, как себя помню, я воспринимал семью в два круга. Внутренний — я, мои родители и бабушка. И второй, внешний, состоящий из всех членов нашего клана. И этот второй круг ощущался не менее близким, чем первый, и, может быть, в чем-то более фундаментальным. Также, как для меня и моих близких, атмосфера и отношения в этом семейном пространстве были основой для становления личности и истоком творческого потенциала Иосифа Бродского.

— Расскажите о его родителях…

— Это были люди, детство и юность которых прошли в Российской империи, а жизнь вобрала две революции, сталинизм и две мировые войны. В результате они были людьми такой внутренней силы, обаяния и естественной интеллигентности, какой я больше не встречал никогда.

Отец поэта Александр Иванович Бродский — высокого роста военный моряк, капитан, прошедший три войны, исколесивший всю Евразию от Румынии до Китая и Японии, фотохудожник, журналист, писатель, настоящий герой романов Жюль Верна, все приключения которого не вместились бы в собрание сочинений. Иосиф хотел походить на отца. Пытался поступить в военно-морское училище, учился у отца фотографии. Он взял от отца неуемный темперамент и ироничное отношение к советской действительности.

Мать — Мария Моисеевна Вольперт, была человеком невероятной силы духа. Груз проблем и несчастий, обрушившийся на их семью, обычно ложился на её плечи. Но всегда бывало так, что не она искала поддержки, а к ней приходили за помощью и советом. Незаурядную эрудицию, здание языков и русской литературы она старалась скрывать, опасаясь обвинений в мелкобуржуазном происхождении. Она была опорой и для сына, и для его друзей. От неё, возможно, у Иосифа сила характера и врожденное чувство художественного слова.

Для них было большой трагедией, что последние 12 лет их жизни от сына их отделял океан, границы и подлость советской власти.

— Интересно, что героями вашей книги — кроме Иосифа и его близких — стали… старые ленинградские квартиры, где семья жила в 60-х, 70-х и 80-х годах прошлого века.

— Это был целый мир — квартиры в центре города! Не знаю, как это передать, надо было видеть эти фантастические пространства — коммуналки во дворцах! Здесь рядом с мебелью, которой место в музеях, ютились убогие фанерные шкафчики… Я всем говорю, что «родился во дворце» — большой коммуналке во дворце Лобаново-Ростовских на Исаакиевской  площади, знаменитом доме со львами. Во всех этих коммуналках, куда я ходил в гости с родителями,  жили потрясающе прекрасные люди: писатели, поэты, режиссеры, музыканты…

— В такой атмосфере было бы странно не стать поэтом и писателем…

— Поначалу я подражал бардам. Стихов Иосифа практически не знал. Видите ли, его стихи даже в нашем доме не лежали, как попало, ведь за них можно было получить уголовный срок. В семье была одна его книга, её прятали в шкафу, и мать Бродского отдала её на хранение моей бабушке: «чтобы она была в другой квартире». Но когда мне дали книжку почитать, у меня мир перевернулся. Это было глубочайшим переживанием, после которого я стал писать совершенно по-другому.

Года за полтора до отъезда Иосифа Бродского у меня возникло желание показать ему свои стихи. Я позвонил ему, и он сразу же меня пригласил. Иосиф отнесся внимательно к моим каракулям. В первую встречу просмотрел выборочно, предложил встретиться ещё. К следующему разу прочел всё и разбирал почти каждую строчку. Было непривычно, что он беседовал со мной на равных, как с взрослым. Серьёзно, внимательно, без того покровительственного тона, с которым обращаются обычно к юным дарованиям. Встречи продолжились, и они стали предложением учиться. Он читал мне стихи замечательных поэтов, анализировал их поэзию, давал мне книги из своей библиотеки, чтобы я читал их дома, как образцы хорошей настоящей поэзии. Он уехал совершенно неожиданно. Его уроки поэзии открыли мне не только новое понимание поэтического ремесла, но также иное восприятие жизни.

— Ваши уроки поэзии проходили в той самой знаменитой «полторы комнаты», где сейчас музей?

— Да, в коммуналке в Доме Мурузи на Литейном проспекте, 24, у Бродских была комната, в которой для Иосифа был выгорожен шкафами закуток, там мы и занимались. Только в 2015 году, к 75-летнему юбилею Бродского, там открылся музей «Полторы комнаты».

Я всегда знал, что там будет музей. Но в советское время жилплощадь принадлежала государству, и после смерти Александра Ивановича полторы комнаты надо было передать в жилой фонд. Родственникам удалось договориться и перенести срок сдачи комнаты на полгода. За это время архивы и большая часть вещей были систематизированы и вывезены. Но некоторые особенно крупные и не очень значимые предметы обстановки деть было некуда. У всех тогда были маленькие квартиры или даже комнаты в коммуналках. Поэтому, когда время пришло, всё, что осталось, надо было разобрать и вынести на помойку. Этим никто не хотел заниматься. То ли из опасений, то ли из-за тяжелого давящего чувства. Мы вынуждены были разбирать и выносить оставшиеся вещи вдвоем с Михаилом Руткисом, двоюродным братом Иосифа.

Я так написал об этом в своей книге: «Когда мы пришли, зная, что в последний раз, в пустые «полторы комнаты» без буфетов и перегородки в арке, ощущение возникло опустошающее. Ничто так доходчиво не предъявляет окончательность смерти и безвозвратность потери, как уничтожение собственными руками пространства, в котором жили близкие люди. То, что это протяжённый во времени последовательный процесс, для осознания факта имеет особое значение». «…отчетливо помню мысль, очень отстраненную, с будничной и, если так можно сказать о мысли, ворчливой интонацией. Я подумал, что потом здесь сделают музей, и будут всё восстанавливать. В этой мысли не было пафоса совершенно, только горечь, ощущение бессмысленности: «Сейчас мы все это ломаем, а потом…»

Я совершенно точно знал в этот момент, что так произойдет: «Здесь будет музей, и придётся тратить значительные усилия для того, чтобы всё восстановить. Но всё восстановить будет уже невозможно, хотя бы потому, что часть вещей мы сейчас сломаем, и они будут уничтожены».

Беседовала Нина ГЛАЗКОВА