Парижская Консьержери и её именитые «постояльцы»

Олег KALANOV

Консьержери — самая старая парижская тюрьма, она нависает громадой мрачных башен над Сеной. Ныне — музей. Тюрьма не была разрушена во время Революции, потому что революционерам вскоре понадобились подобные помещения.

Лицевой фасад тюрьмы Консьержери. Фото нач. ХХ века

Это вам не Бастилия, здесь всегда было всё очень серьёзно. Как сказали бы сейчас, по-взрослому. Выход из Консьержери только один – эшафот и гильотина. Здесь содержались, ожидая казни, королева Мария-Антуанетта, террористка Шарлота Кордэ, предводители и организаторы Революции якобинцы Робеспьер и Дантон, химик Лавуазье и многие другие знаменитости. Их список вы найдёте в одном из тюремных казематов.

Исключений не было.

В Консержери содержался некий Андре Шене — поэт и дворянин. За него хлопотал его родной брат-революционер с влиятельными связями в высших революционных кругах. Несчастный Андре был виновен лишь в том, что в своих стихах воспевал дворянство. А кого он ещё мог воспевать, коли сам дворянин? В остальном же поэт был кроток и миролюбив, как говорится, мухи не обидел. Брат ходатайствовал за брата перед первыми лицами Революции и ему твёрдо пообещали, что Андре выйдет ровно через три дня. Ровно через три дня он и вышел, но, прежде чем попал в объятья брата, голова несчастного скатилась в корзину, словно кочан капусты на кухне из-под ножа умелой стряпухи.

Самым страшным местом в тюрьме, пожалуй, был смрадный чулан, где помощник палача обривал жертвам волосы на затылке, чтобы нож гильотины беспрепятственно скользил, не доставляя особых мучений — так считали разработчики этой страшной машины. Всю остальную шевелюру приговорённого оставляли нетронутой. Ведь, по закону, палач должен был достать голову из корзины за волосы и представить на общее обозрение, чтобы ни у кого не возникло сомнений в том, что казнён был именно тот, кому зачитали приговор.

Рассказывают, что, показывая толпе отрубленную голову Шарлоты Кордэ, убившей Марата, помощник палача ударил её по щеке, и щека… покраснела! От негодования ли, или же из-за того, что у палача руки были залиты кровью, осталось неизвестным.

Все казнённые революционерами «птицы высокого полёта», люди для которых достоинство и честь — не пустые звуки, на эшафоте вели себя на удивление мужественно. Очевидцы утверждали, что Мария-Антуанетта всю ночь перед казнью штопала и чистила платья, дабы не ударить в грязь лицом перед бывшими подданными. И хотя превратилась в последние часы ожидания смерти в поседевшую 38-летнюю старуху, выходила из узилища с гордо поднятой головой и поистине королевской осанкой.

А когда взошла на эшафот, вся толпа, бесновавшаяся несколько мгновений назад, изумлённо притихла — так сильно было впечатление от нечеловеческого самообладания гордой королевы. Уже подходя к гильотине, кровожадным чудовищем возвышающейся на помосте, Мария-Антуанетта случайно наступила на ногу палачу и, нисколько не смутившись, произнесла: «Прошу прощения, месье, это не намеренно».

Буян Дантон всю дорогу из тюрьмы до плахи произносил обвинительные речи в адрес конвента и предрекал Робеспьеру скорый путь по своим стопам. Тот, кто в этот день присутствовал на площади, рассказывал, что он ругался даже в тот момент, когда палач нажимал на спусковую кнопку механизма.

Но, пожалуй, самым оригинальным оказался адвокат короля Малерб. Споткнувшись о выступающий камень, перед восхождением на эшафот он заявил: «Это плохая примета. Суеверный римлянин вернулся бы домой». Жаль, что не всегда приметы выполнимы.

Выходя из тюремного двора, взгляните на часовую башню. Её венчают первые городские часы, уже более шестисот лет беспристрастно отсчитывая и первые, и последние минуты жизни горожан. Воистину, всё в мире изменчиво, неизменен только равномерный пульс времени. Задумайтесь об этом и не теряйте времени даром. Вуаля. (voilà).

Иллюстрация из открытых источников