LA   RUCHE (УЛЕЙ) 

Олег KALANOV

Он не знал, куда девать деньги. Внезапно разбогатев за счёт престижных заказных работ, скульптор Альфред Буше (папаша Буше, как позже станут называть его коллеги по цеху) понимал, что какую-то часть можно пустить по ветру, услады для. Но остальные?

Прогуливаясь однажды с приятелем на юго-западной — тогда ещё не обжитой — окраине Парижа и, увидев одинокий кабачок, он ощутил непреодолимую жажду (редко покидавшую ценителя и почитателя бургундского), вышел из коляски на улицу, называвшеюся отчего-то Данцингской. Хотя ничего от прекрасного северного города в ней не было. Была она пустынна, изрыта канавами и заросшая бурьяном. В отдалении паслись коровы и козы, а под ноги то и дело попадали ошалелые куры.

— Ого, настоящая деревня здесь у вас, — сказал скульптор, поудобней устраиваясь за стойкой.

— И земля, поди, не дорогая?

— Земля… — усмехнулся кабатчик. — Да кому она нужна? Отдаю свою по 20 сантимов за квадратный метр, только берите!

Скульптор вытащил бумажник, и сделка состоялась, как говорится, не отходя от кассы. Что ему делать с землей, Буше пока не знал, но чувствовал, что деньги потрачены с пользой. Потом ещё лет пять по новому «имению» бродили чужие коровы и козы, а из-под ног прохожих выскакивали всё те же ошалелые куры.

Улей в начале ХХ века

И вот однажды, после закрытия парижской Всемирной выставки 1900 года, Буше увидел, как начали ломать элегантные павильоны. Сердце обливалось кровью, а душа бунтовала против неприкрытого вандализма. Захотелось сохранить хоть малую толику уходящей в никуда красоты. Буше попросил своего энергичного племянника купить по дешёвке забавную ротонду винного павильона, железные изящные ворота женского павильона и так ещё кое-что по мелочи. Благо было куда складывать. «Имение» на Данцингской улице по-прежнему стояло пустым.

Когда после долгого отсутствия скульптор вновь посетил свою покупку, теперь представляющую склад стройматериалов, в голове окончательно оформилась филантропическая идея. Он решил разделить винную ротонду на маленькие жилые комнаты и сдавать их за ничтожную символическую плату собратьям по цеху, не успевшим пока крепко стать на ноги. Сначала жилище претенциозно называли «Вилла Медичи», но в обиход вошло прозвище «Улей», придуманное самим Альфредом Буше во время официального открытия в 1902 году — в присутствии министра просвещения.

Вход в Улей сегодня

С тех пор минуло почти 120 лет. За это время через «улей» «пролетело» более 400 известных «пчёлок» — художников, поэтов, художественных критиков. «Улей» вписал удивительную страницу в историю так называемой Парижской школы живописи, да и в историю искусства вообще. Здесь или помирали с голоду, или становились знаменитыми. Буше не приставал к своим постояльцам со счетами за квартиру, а добросердечная консьержка мадам Серонде подкармливала тех, кто казался уж совсем оголодавшим.

В комнатушках «Улья» жили надеждой, жили иступлённым поиском нового. И тот, кто ловил ускользающую от других музу, не отказывал себе в похвале и самопризнании. Частенько средь бела дня, а то и посреди ночи, распахивалась настежь дверь какой-нибудь крохотной мастерской и раздавался восторженный крик: «Я гений!»

Наряду с французами, итальянцами, испанцами, венграми в «Улье» в большом количестве селились русские пришельцы, среди них львиную долю составляли евреи с российских окраин — из польских и белорусских местечек. Этих российских постояльцев звали Шагал, Липшиц, Добринский, Кислинг, Цадкин, Кремень, Маревна, Шапиро.

Многие парижане не понимали и не ценили новаторства в изобразительном искусстве. А на родине — теперь уже Советской России — они были запрещены и гонимы. Советская пресса тридцатых годов писала: «…духовный мир Сутина и ему подобных так же гнил, как мясо и рыба на его картинах». И только время всех рассудило и расставило всё по своим местам. Печально, что слава, это «негреющее солнце мёртвых», чаще всего приходит слишком поздно. И только Шагал, проживший на белом свете 98 лет, вдоволь успел насладиться заслуженным, хоть и запоздалым, её приходом.

«Улей» стоит и поныне. В нём за столетие прожило уже несколько поколений художников. Живут и нынче. Я там бываю время от времени и, обманув бдительность привратника, всласть брожу по этажам и по мастерским. Сейчас там всё чинно, спокойно, стабильно. Но в конце пятидесятых «Улей» чуть было не покинул нас, разрушенный безжалостным локомотивом прогресса.

И только титанические усилия бывшего обитателя Якова Шапиро, бегавшего по всевозможным инстанциям, рассылавшего письма чиновникам всех уровней, собиравшего подписи под воззваниями о сохранении уникального памятника художникам и одновременно продолжавшего писать свою книгу «La Ruche», выход которой в 1960 году в издательстве «Фламмарион» спасли «Улей» от разрушения. Как роман Виктора Гюго в свое время спас собор Парижской Богоматери. Вот уж поистине благодарная и достойная «пчёлка» своего «Улья».

Вуаля (voilà).