Home » Колонки » Наши люди в Париже » Бенуа. Лансере. Серебряковы 
Олег KALANOV

Бенуа. Лансере. Серебряковы 

                                                                                             

Олег KALANOV

Не буду рассказывать о своём дворянском происхождении просто потому, что такого происхождения у меня нет, а руки мои всегда были трудовыми. Конечно, «мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», — как говорил классик.

Но и во время учёбы, в период студенческих стройотрядов и студенческих подработок, мне не удалось полностью перепрофилировать свои трудовые навыки на альтернативные занятия. Не удалось это и после учёбы, ибо накрывшая нашу многострадальную родину волна перестройки заставила бросить пробирки, колбы, реторты и заняться чем попроще.

А в первые годы эмиграции я уже доподлинно понимал смысл пословицы «Учитесь танцевать, остальному жизнь научит», осваивая на практике всевозможные строительные специальности — от маляра до сантехника. Конечно, мои трудовые руки иногда прикасались не только к долоту и кувалде. Случалось касаться раритетных книг, картин, музыкальных инструментов. Но почти всегда, точнее, никогда, в момент сближения с чем-то из ряда вон выходящим не понимал, что прикасаюсь к прекрасному, доброму, вечному.

Екатерина Борисовна Серебрякова

Екатерина Борисовна Серебрякова

Так произошло и в этот раз, когда меня позвали повесить немыслимо длинные шторы на пятиметровых окнах, перебрать и развесить какие-то картины, установить новый телефонный аппарат. Всё бы было ничего, но раздражала советами постоянно вертящаяся под руками старушка весьма почтенного возраста. Как я узнал, тогда ей было уже за девяносто. Она давала производственные указания, не стесняясь, критиковала мои инструменты, постоянно подсовывая плоскогубцы, отвёртки, молотки и гвозди, которым место на музейных полках. Ещё уверяла, что всё могла бы и сама сделать, что занималась подобным всю жизнь, и всё время бурчала под нос о каких-то обрусевших французах, оставивших в искусстве и архитектуре России значительный след. И, если бы не эта ужасная революция, всё бы могло быть по-другому.

Перебирая и расставляя по полкам книги, развешивая по стенам картины, тогда я не понимал, к чему прикасаюсь, и не знал, с кем разговариваю. А когда позже узнал, понял, какую возможность упустил. Попытался вернуть утраченное, договориться об интервью, но куда там! С моим статусом рядового журналиста, не принадлежащего ни к элите старой эмиграции, ни к близким родственникам или друзьям, второй раз попасть в эту «пещеру Али-Бабы», плотно опекаемую дельцами от искусства, не представляется возможным.

Поэтому по памяти постараюсь переложить на бумагу бурчание старушки, и пусть меня простят летописцы за мелкие недочёты или неточности, если они случатся.

А началось всё с двух французских семей — Лансере и Бенуа, в незапамятные времена перебравшихся в Россию, подвизавшихся на почве архитектуры и художественного воспроизведения действительности. Из этих двух, уже прославленных к началу двадцатого века в России французских родов, явилась миру художница, получившая по мужу русскую фамилию Серебрякова. Воспитывая четверых детей, молодая мама находила время на творчество и с успехом выставлялась и покупалась в столице. Вся дружная семья жила в большом доме рядом с Никольским собором и Мариинским театром. Этот дом существует и поныне. Он так и называется — «дом Бенуа».

Отец, инженер-железнодорожник, где-то в Сибири строил мосты и дороги. Казалось, счастью и благоденствию не будет конца, но пришла нежданная великая беда — революция. Комиссары предложили потесниться. Пришлось покинуть Петербург, который в то время уже был Петроградом, и перебраться в имение Нескучное, близ  Харькова. Семейное счастье сохранить не удалось, разгул революции настиг и там. Крестьяне, вначале относившиеся с почётом и уважением, к двадцатому году выселили семью из усадьбы на хутор, а потом и вовсе пригрозили перерезать барское племя, если не съедут с глаз долой.

Пришлось уехать в Харьков и снять — одну на всех — маленькую квартирку. Ждали возвращения отца. Его, как «бывшего», для профилактики новые власти посадили в «Бутырку», где он заразился тифом и, вернувшись, через два дня умер на руках у мамы, говорит Катя.

А вы, наверное, уже догадались, что дотошная старушка, моя собеседница и работодатель —  младшая дочь художницы Зинаиды Серебряковой, любимая в семье Катенька по прозвищу Кот (от английского Cat). В ту пору ей едва исполнилось три года. Так вот, Катенька, а ныне почтенная Екатерина Борисовна, поведала мне дальше, что из-за отсутствия денег и заказов у мамы  им пришлось вернуться в Петроград в родовое гнездо. Там всё-таки оставались родственники — именитые художники Альберт и Александр Бенуа. Тоже, конечно, из «бывших», но за талант новые власти их не тронули, а позволили жить в старом доме, из которого сделали общежитие для людей искусства. Там, кроме братьев Бенуа, жили художник Дмитрий Бушен и искусствовед Эрнст, служившие тогда в Эрмитаже. В этом же доме поселилась Зинаида Евгеньевна с четырьмя детьми и матерью.

Безденежье было страшное. И к двадцатому году многим пришлось покидать страну, в которой ранее преуспевающие граждане оказались лишними, а многим прямо пригрозили: «Если не уедете, то…». И люди уезжали со слезами на глазах, с огромной надеждой вернуться лет через пять-семь, когда всё утрясётся. Но для многих эта надежда  так и осталась надеждой, умерев за минуту до их собственной кончины. Бенуа двинулись за границу первыми. Зинаида Евгеньевна, Катина мама, какое-то время с ними переписывалась, потом решила тоже поехать в Париж на заработки с надеждой в скором времени вернуться.

По приезде в Париж она сняла маленькую тёмную комнатку в отеле Латинского квартала. Сначала денег не было даже на краски, да и в полутёмной комнате отеля писать нельзя, так что нужно было ходить работать к заказчикам. Слава о талантливой русской художнице быстро разнеслась по Парижу. Ей заказывали портреты люди из высшего общества, но все деньги уходили на краски и холсты, а остальное отправлялось в Россию, ведь там остались четверо детей и старушка-мать.

Надежда вернуться таяла с каждым уходящим годом. Тогда Зинаида «выписала» из России старшего сына Александра как помощника: будучи ещё совсем молодым, он прекрасно рисовал и стал первым маминым помощником, в процессе работы учась и перенимая драгоценный  опыт. Потом он стал помощником Николая Бенуа, готовившего декорации для парижской оперы. Когда дядя уехал в Италию, чтобы стать главным художником La Scala, Александр занял его место, впоследствии сделал прекрасную карьеру художника-декоратора в совершенно новом и быстро развивающемся искусстве — кино. В те годы декорации, как правило, не строили, а писали на холсте или картоне, поэтому художникам было чем заняться. Много русских живописцев тогда ушли в кинематограф. Александр, несмотря на то, что работа в кино была напряжённой, ещё писал интерьеры европейских особняков, оформлял книги. Ротшильды издали посвящённый ему альбом.

А вот на долю Кати выпала роль помощницы. Потеряв последнюю надежду вернуться в Россию, в 1928 году Зинаида «выписала» в Париж Катю. Остальных не успела — «железный занавес» опустился, а за ним остались сын Евгений и дочь Татьяна, которых Зинаида Евгеньевна увидела только через тридцать шесть лет. А с матерью так и не повидалась.

Кате пришлось посвятить жизнь маме. Она тоже писала, но её работы выставлялись редко и плохо известны. Они ещё ждут своего часа. Чаще всего ей приходилось помогать маме и брату. У них уже было имя, которым легче зарабатывать деньги. А деньги были нужны, ведь в России осталась половина семьи без средств к существованию.

Зинаида Серебрякова за границей работала много, но, кроме искусства, ничем не занималась. Энергичная, всегда весёлая, общительная и всё успевающая Катя вела домашнее хозяйство, семейную переписку, помогала маме и брату, находя время и для творчества. Привыкнув всем во всём помогать, взялась помочь и мне забивать гвозди.  В свои-то 95 лет! Вот только я не оценил этого порыва души.

В России находится много полотен Зинаиды Серебряковой. И это не только картины, написанные до отъезда в Париж, но и более 100 полотен, которые она послала на выставку в 1964-м, они там остались и разошлись по двадцати восьми музеям России, Украины, Белоруссии, других бывших советских республик.

С середины сороковых годов Зинаида Евгеньевна с двумя детьми перебралась в дом на улице Компань-Премьер, в котором жили несколько русских художников, а в соседнем доме жил Пикассо. Монпарнас тогда был центром русской культуры и вообще центром художественного творчества, переместившегося туда с Монмартра. Екатерина Борисовна живёт в этом доме и поныне, но квартира её давно уже продана «en viager», то есть за пожизненную ренту. В этой квартире — настоящий музей, в котором хранится бесценное наследие матери, брата, а также её деда Евгения Лансере. В оформлении этого музея пришлось поучаствовать и автору этих строк, чем бесконечно горжусь.

А напоследок — ещё одна забавная история из жизни Кати. Тридцать лет назад тогда ещё не старый мужчина пятидесяти лет решил купить по сходной цене квартиру в престижном доме, выставленную на торги, но… вместе с семидесятилетней старушкой. Пожизненная рента и оплата коммунальных услуг. Предложение выгодное. Квартира прекрасная, с огромной залой и витражным окном, потолки 5 метров (мастерская). Старушка — «божий одуванчик». Сколько ещё протянет? Но покупатель до новоселья не дожил. Дети покупателя состарились и потеряли интерес к столь долго ожидаемому жилью.

И только внуки, поздравляя Екатерину Борисовну с очередным днём рождения, справляются о её здоровье. «Не дождётесь!» — слышат в ответ короткую фразу. Ведь болтать действительно некогда: через полтора года — столетний юбилей, а сделать надо ещё так много. Вместе с ближайшим родственником, племянником Павлом Григорьевичем Сент-Ипполитом (к сожалению, ныне уже покойным), Екатерина Борисовна создала «Фонд Серебряковой», целью которого стало создание музея для сохранения наследия семьи выдающейся русской художницы Зинаиды Евгеньевны Серебряковой. До последней минуты не терявшей надежды вернуться на Родину. В далёкую, заснеженную, холодную, но такую милую и желанную сердцу каждого эмигранта Россию. Вуаля (voilà).

 

От редакции. Когда автор писал эти воспоминания, Екатерина Борисовна была жива. Она умерла в 2014 году, ей был 101 год.