Как Шагал до Парижа дошагал
Олег KALANOV
Он стар и похож на своё одиночество.
Ему рассуждать о погоде не хочется.
Он сразу с вопроса:
« — А вы не из Витебска?..»
— Пиджак старомодный на лацканах вытерся…
«Нет, я не из Витебска …» —
Долгая пауза …
«Захватив двадцать семь рублей — единственные за всю жизнь деньги, которые отец дал мне на художественное образование, — я, румяный и кудрявый юнец, отправился в Петербург вместе с приятелем. Решено!
Слёзы и гордость душили меня, когда я подбирал с пола деньги — отец швырнул их под стол. Ползал и подбирал. На отцовские расспросы я, заикаясь, отвечал, что хочу поступить в школу искусств. Какую мину он скорчил и что сказал, не помню точно. Вернее всего, сначала промолчал, потом, по обыкновению, разогрел самовар, налил себе чаю и уж тогда, с набитым ртом, сказал: «Что ж, поезжай, если хочешь. Но запомни: денег у меня больше нет. Сам знаешь. Это всё, что я могу наскрести. Высылать ничего не буду. Можешь не рассчитывать».
Так началась славная и долгая жизнь в искусстве великого мастера, закончившаяся в полёте. В детстве цыганка нагадала маленькому Мойше Сигалу (в последствии Марку Захаровичу Шагалу), что проживёт он долгую и необычную жизнь. Будет любить одну необыкновенную женщину и двух обыкновенных, а умрёт в полёте. Хотите верьте, хотите нет, но так оно и вышло.
Учитывая художественное образование, которое Марк получил в Витебске, и, безусловно, талант, ярко проявившийся уже в самом начале творчества (первые картины Шагал написал в 1908 году), его приняли в художественную школу без экзаменов сразу на третий курс. Благодаря своему витебскому приятелю Виктору Маклеру и Тее Брахман, дочери витебского врача, Шагал вошёл в круг молодой интеллигенции, увлекающейся искусством и поэзией.
Тея была образованной и прогрессивной девушкой, она полностью разделяла взгляды своего друга на современное искусство. Позировала ему несколько раз обнажённой и, может быть, строила планы на совместное будущее, но однажды совершила роковую ошибку. В один из приездов в родной город познакомила Марка со своей подругой Беллой Розельфельд, которая в то время училась в одном из лучших учебных заведений России для девушек — школе Гарье в Москве, и тоже приехала погостить у родителей. Эта встреча определила дальнейшую жизнь молодого художника:
«С ней, не с Теей, а с ней должен быть я — вдруг озаряет меня! Она молчит, я тоже. Она смотрит — о, её глаза! — я тоже. Как будто мы давным-давно знакомы, и она знает обо мне всё: моё детство, мою теперешнюю жизнь, и что со мной будет; как будто всегда наблюдала за мной, была где-то рядом, хотя я видел её в первый раз. И я понял: это моя жена. На бледном лице сияют глаза. Большие, выпуклые, чёрные! Это мои глаза, моя душа. Тея вмиг стала мне чужой и безразличной. Я вошёл в новый дом, и он стал моим навсегда».
Белла и Марк
Любовная тема в творчестве Шагала неизменно связана с образом Беллы. С полотен всех периодов его творчества, включая и поздний (после смерти Беллы), на нас смотрят её «выпуклые черные глаза». Её черты узнаваемы в лицах почти всех изображённых им женщин. Это была не обыкновенная женщина — муза на все времена, любовь к которой Шагал пронёс через долгую жизнь. Были в его жизни и ещё две женщины, но самые обыкновенные. Просто женщины, так необходимые мужчине в быту, но не возносящие на Олимп вдохновения.
Получив в 1911 году стипендию, Марк уезжает в Париж, где продолжает учиться, знакомится с новыми направлениями живописи. Проживая в художественной общине, именуемой в Париже «Улей», знакомится с художниками, скульпторами, поэтами-футуристами, которые впоследствии стали не только известными, но и великими. Париж Шагал полюбил сразу.
Но свою Беллу он любил больше и, чтобы повидаться с любимой и определиться с будущим, в 1914 году возвращается в родной Витебск. А дальше была война и революция, круто изменившая жизненные планы, но никак не повлиявшая на художественные пристрастия и на желания быть рядом с любимой. В 1915 году, после свадьбы с Беллой, Шагал, теперь уже с семьёй, уезжает в «новый» город Петроград покорять вершины живописи.
В молодости Шагал чувствовал тягу к кубизму, но ни одна его картина не была стопроцентной данью этому направлению. Основным направлением его творчества является его национальное еврейское самоощущение, неразрывно связанное с призванием: «Если бы я не был евреем, как я понимаю, я не был бы художником, или был бы другим художником». Шагал вносит элементы еврейской интерпретации даже в изображение христианских сюжетов.
Семейные заботы и случившаяся революция не позволили заниматься чистым творчеством, пришлось поступить на государственную службу. Продвижения то вверх, то вниз по карьерной лестнице привели опять в родной Витебск, где Марк Захарович директорствовал в художественной школе.
На сломе времён образовывалась масса новых художественных направлений. Шагал спокойно взирал на них, оставаясь верен самому себе. Но всё же не мог не оценить ярких реформаторов эпохи. Одного из них — создателя и вдохновителя супрематизма, вышедшего из кубофутуризма, Казимира Севериновича Малевича — пригласил в свою школу преподавателем и потом очень пожалел об этом.
Расхождение во взглядах на современное искусство росли в геометрической прогрессии. Для Малевича, основателя течения, супрематизм являлся высшей и последней стадией искусства, постижением непостижимого, находящегося по ту сторону видимого мира. Создавая свои «супрематизмы», Малевич не видел более ничего, и даже придумал название своему направлению. За основу взяв латинский корень, развившийся и получивший в его языке значение «превосходство», «главенство». Этого-то главенства и превосходства Казимир Северинович добивался во всём. Властной рукой реформатора он поставил обучение супрематизму во главу угла, а абстрактное течение провозгласил единственной догмой школы.
Шагал был категорически против, считая беспредметничество отражением безбожного мира, который не хотел признавать. «Не хочу и не могу отказаться от изображения мира, созданного Богом», — гласил авторский манифест, холстами покрывавшими зал еврейского театра Москвы, который оформил Марк Захарович, вынужденный покинуть директорское место Витебской художественной школы в угоду простому преподавателю, и отправиться в новые скитания. Оформление Московского Камерного еврейского театра — это ответ художника тем течениям, в которые его тянули, искушению которых он так и не поддался.
Шагал умел пользоваться приёмами абстракции, писал, например, «Любовь на сцене» как супрематическое произведение, но, не выдержав, добавил в конце фигуры влюблённых танцоров. В полотне «Еврейский театр» он смешал элементы кубизма и орфизма, но на первый план вынес предметы еврейского фольклора. И так во всём он стоял особняком. Смешивал стили, направления, добавлял своё и никому не принадлежал. В результате не понят, никем не защищён. Нет пророков в отечестве своём.
Уже притесняемый, в 1922 году едет в Каунас (Литва), сопровождая свою выставку. Потом в Германию, а осенью 1923 года, по приглашению Амбруаза Воллара, Шагал с семьёй перебирается в Париж. Вот здесь-то, в свободной стране, уважающей не только коллективность, но и индивидуальность, Шагал раскрывается в полной мере как мастер.
Он получал удовольствие, рисуя и простые букеты цветов, и вечную природу, и сентиментальные встречи, и фантастические сцены, путая смех и слезы, весёлость и тоску, реальность и небылицу. Критик А.Эфрос как-то сказал: «Шагала можно понять лишь путём вчувствования, а не путём уразумления».
С этим я согласен. Вчувствования и вживления в среду. Я тоже не понимал, пока не прочёл «Одесские рассказы» Бабеля. И «Молодого негодяя» Лимонова, где вместе с будущим «Эдичкой» вживаешься в среду и пропитываешься духом еврейской семьи Анны Рубинштейн настолько, что перед глазами невольно возникают полотна Шагала с летающими евреями и влюблёнными ослами. Живописное искусство мастера, как роман, может рассказать историю города, улицы, торговой лавки, воссоздать сценки местечкового быта — сурового, бедного, но весёлого. И всё оно тяготеет к родному городу.
…Светло и растеряно он тянется к Витебску, словно растение…
Тот Витебск его — пропылённый и жаркий — приколот к земле каланчою пожарной.
Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки.
Там зреют особенно крупные яблоки, и сонный извозчик по площади катит…
— А вы не из Витебска?..
Он замолкает.
Отдельная страница жизни мастера — его работа над темами из Библии. Она приходится на 1930-е годы — период, когда деятели искусства реже всего вспоминали религию. Шагал оказывается не как все. Он едет в Палестину, видит места событий тысячелетней давности, делает выбор в пользу нескольких сюжетов. Понимая, что изложить весь Ветхий Завет одному мастеру не под силу, он изображает праотцов, основателей Иудеи, царей Давида и Соломона, укреплявших её могущество. Шагал не был бы Шагалом, не добавь к череде пророков, патриархов и героев ноту радости обыденной жизни, фантазии и мистики.
Был ли Шагал сюрреалистом? Этим вопросом задались шагаловеды, несколько лет назад организовав выставку в Ницце с таким вопросительным названием. Сам автор не только не спешил записаться в ряды стремительно набирающего обороты течения, но ответил его лидерам Эрнсту и Элюару отказом.
С одной стороны, иллюстратор Библии, действительно, не мог принадлежать к волне, отвергающей любую религиозную аллюзию. К тому же, он любил и писал классические пейзажи, что так же не укладывалось в рамки основной концепции сюра. С другой стороны — его полотна буквально пропитаны той странностью, которую можно отнести к сюрреализму. Художник писал фантастические картины с непомерно большими зайцами, с гигантскими бутылками и ножами, отдельно от тел витающими головами, повисшей в небе на орлиных крыльях рыбой, играющей на скрипке. Символ Франции, знаменитая башня, гарцевала на осле, ещё одну красавицу уносила курица.
Но, в отличие от художников, что творили, опираясь на идеи Фрейда, образы у Шагала возникали не из недр подсознания, а шли от выдумки и богатой фантазии, сродни той, что питала народную сказку. В 1937 году художник получает французское гражданство, а уже в сорок первом надвигающийся фашизм вынуждает семью Шагалов перебраться в Америку. В Новом свете Марка ни на минуту не покидает желание вернуться в Париж, ставший второй родиной и родным домом.
Но как гласит народная мудрость: «Долго хорошо не бывает». За несколько недель до возвращения в местной больнице от сепсиса умирает Белла. И для Шагала всё покрылось мраком. Девять месяцев он не берёт в руки кисти, планы меняются, и возвращение откладывается на три долгих года.
В Америке Шагал ещё раз женился. Жена родила ему сына, но через некоторое время, уже в Париже, сбежала с любовником, прихватив и сына. В 1952 году он женится на Валентине Бродецкой — владелице лондонского салона моды и дочери крупного фабриканта. Но эти женщины не имеют ничего общего с творчеством, муза ушла навсегда.
Постепенно занятие живописью сходит на нет, уступив место монументальному искусству. В начале шестидесятых по заказу правительства Израиля мастер создаёт мозаики и шпалеры для здания парламента в Иерусалиме.
После этого успеха крупные заказы посыпались золотым дождём. Множество оформленных католических, лютеранских храмов и синагог по всему миру. Панно и шпалеры в «Метрополитен-Опера» в Нью-Йорке. В Чикаго украшает здание национального банка. В Париже расписывает плафон Гранд-Опера по заказу президента Франции Шарля де Голля.
…А после – слова монотонно и пасмурно:
« — Тружусь и хвораю… В Венеции выставка…
Так вы не из Витебска…»
Он в сторону смотрит.
Не слышит, не слышит.
Какой-то не здешней далёкостью дышит, пытаясь до детства дотронуться бережно…
И нету ни Канн, ни Лазурного берега, ни нынешней славы….
Франция по достоинству оценила вклад Марка Захаровича Шагала в свою культуру, в 1977 году наградив высшей наградой — Большим крестом Почётного Легиона. А в 1973 году Андре Мальро открыл в присутствии самого мэтра музей Библейского Завета Шагала в Ницце.
Музей национальный, стало быть, располагающий особым статусом. Обычно заведения такого уровня открываются, как знак позднего признания неординарной личности. Но лучше поздно, чем никогда. Выказав особое признание, в 1977-1978 годах в Лувре организовали выставку, приуроченную к 90-летию художника. Вопреки всем правилам Лувра, были выставлены работы ещё здравствующего автора.
И в бытовом плане Франция позаботилась о мэтре, выстроив специально для него дом, который служил также и мастерской, на Лазурном берегу в предместье Ниццы — «городе мастеров» Сен-Поль-де-Вансе. Там он трудился до последнего вздоха и умер в полёте. Поднимаясь в лифте 28 марта 1985 года на 98-ом году жизни.
…«- Так вы не из Витебска…»
Надо прощаться.
Прощаться.
Скорее домой возвращаться…
Деревья стоят вдоль дороги на вытяжку.
Темнеет…
И жалко, что я не из Витебска…
P.S. В родной Беларуси первая персональная выставка Марка Шагала состоялась только в 1997 году, т.е. через 12 лет после смерти. Вуаля(voilà).
При написании статьи были использованы материалы из книги Марка Шагала «Моя жизнь» и «Стихи о Марке Шагале» Роберта Рождественского.
В подмосковном городе Истра в музейно-выставочном комплексе «Новый Иерусалим» открылась выставка Марка Шагала. Картины доставлены из России, Белоруссии и Франции. Открытию выставки посвящаю.
Related posts
About Author AS-Media
