Наталья ЛАМОНТ, искусствовед

О Валерии Анатольевиче Костаринове написано много и хорошо. Известный художник, чьи работы находятся в собраниях России, Испании, Франции, Канады и других стран. Его выставки неизменно вызывают интерес, его искусство заставляет думать, его вернисажи всегда успешны.

Мы начали разговор в его мастерской в Войсковицах, расположенной рядом с Детской школой искусств, где он преподает уже много лет. Но говорили не о преподавании. Я знала, что Костаринов – признанный мастер абстрактной живописи, а меня занимали вопросы символьной коммуникации. То, что я увидела, заставило на некоторое время забыть о дискуссии на университетской кафедре и, казалось, стройных концепциях. Передо мной как на сцене, из-за занавеса появлялись портреты, пейзажи, беспредметные композиции, в которых раскрывался богатейший эмоциональный мир автора, он интриговал, завораживал, очаровывал фантастической игрой цвета, который формировал пространство и настроение. Логика не работала. Мне стало безразлично, насколько реалистична та или иная картина, цвет объяснял всё и вытягивал из моего прошлого воспоминания, ощущения, счастье, слезы…

 

Н. Ламонт: Актуальна ли сейчас абстрактная живопись?

В. Костаринов: Странный вопрос…

Н. Л.: Я имею в виду то, что популярное сейчас беспредметное искусство не всегда есть абстракция.

В. К.: Я думаю, она всегда актуальна будет. Сколько существует реалистическая живопись? Наверное, с каменного века. И она же актуальна. А абстрактному искусству всего сто лет.

Абстрактное искусство при всей его молодости на самом деле имеет очень древние истоки. Древнейшие люди оставляли знаки на стенах пещер, на керамике, на камнях как свидетельства магических обрядов, а также своего понимания мироздания. И эти знаки были далеко не всегда реалистичными, как наскальные изображения зверей в пещерах Альтамира или Ласко. Абстрактное мышление в искусстве человек проявил ещё сорок тысяч лет назад, выбивая круги, прямоугольники, овалы, «ёлочки», «змейки», спирали на камнях и прорисовывая их в керамике. При этом все формы имели глубочайший смысл – они передавали понимание человеком ритмов и закономерностей природного цикла, бесконечное движение воды, её круговорот, энергию солнечного света, даже формы галактики.

Эти элементы прочно вошли во все национальные культуры мира, сохраняясь в искусстве традиционного орнамента, особенностях народного декоративно-прикладного искусства. К его наследию и обратились русские художники начала ХХ века, перенеся беспредметное творчество в сферу станкового искусства и создав мощную базу для его расцвета во всём мире. Фигуративная живопись уже не могла передать всю силу и космический масштаб осмысления авторами коллизий современного мира, их духовных поисков, сомнений, предвидений, надежд и разочарований.

Н. Л.: Почему сейчас, когда зрители видят замечательные образцы абстрактного искусства, они иногда теряются и уходят, говоря себе: «мне это непонятно», «это какая-то загадка», «я не могу отгадать»?

В. К.: Если непонятно – значит, неинтересно? Надо изучать, надо быть подготовленным, ходить по выставкам, воспитывать свою культуру. Культуру видения. Надо много видеть. Люди не  подготовлены. Им нравится самодеятельное искусство. Вот они видят на картине горшочек с цветами: «Ах, как хорошо!». Они его дома видят, они его и на картинке видят. Горшочек они знают, цветочки – знают. А к остальному надо готовиться. Надо понимать, или стремиться к пониманию, во всяком случае. Самодеятельное – это низший уровень. Все профессионалы начинали с самодеятельного искусства, но потом учились, вырастали из него.

На моих выставках даже те, кто не понимает абстрактную живопись, пишут свои отзывы по-разному. Одни: «На вас Хрущёва нет», другие: «Мне нравится фактура, мне нравится цвет, я вижу в этом что-то своё…».

Н. Л.: Реалистическая живопись постоянно претерпевает изменения: каждое десятилетие вносит свои концептуальные приоритеты. А что изменилось в абстрактной живописи? Появляются ли новые течения, теории, предпочтения?

В. К.: Во-первых, каждый художник индивидуален. Сейчас в абстрактной живописи, к сожалению, царит китч, сплошной китч. Один знакомый мне сказал: «Твои работы мне очень нравятся, но хочется в них что-то реалистическое вставить». Здесь – очень тонкая грань, чтобы не впасть во что-то реалистическое. Нельзя заигрывать со зрителем. Вот такое стремление к фотографии – это китч.

Ах, как Вы правы, Валерий Анатольевич…

В самом деле, правильно ли мы воспринимаем искусство? Не подменяем ли мы его предназначение тем подражанием, о котором говорил Платон? А загадки-то, наверное, нет. Художник всегда выражает то, что волнует его в данный момент. Он может передать радость или тревогу через сюжет, а может только через цвет и линии – тогда смысл его творческого акта пойдёт напрямую зрителю.

В минуты сильного стресса мы не в силах «делать движение  в сторону», чтобы подобрать слова для объяснения своего состояния – у нас возникает звуковое и цветовое отражение наших эмоций. В абстрактной живописи – точно так же. Достоверное изображение объектов будет только сдерживать богатство чувственных оттенков, уводя автора и потом зрителя в сферу «прочтения рассказа», ограничивая его восприятие вольно или невольно заданным  сюжетом.

Абстрактный художник более открыт перед зрителем, не «защищаясь» достоверной передачей объектов, он снимает все «экраны», впуская зрителя в свой мир стремительно и внезапно. Но и от зрителя требуется быть свободным и открытым для принятия этого потока. Готовым войти в лабиринт личных ощущений, мыслей, ассоциаций, воспоминаний.

Как в далекие времена палеолита, в основе каждого абстрактного  произведения лежит связь со структурой мироздания, художник очень близок к природе, его интуитивное понимание в использовании того или иного цвета, переходов, линий – естественно и органично. В простом наборе цветовых пятен, линий, спиралей, если они созданы без сильного переживания – такой структуры нет. Поэтому вполне естественно, что Валерий Анатольевич большое значение придаёт работе на пленэре.

В. К.: Пленэр – это отдушина. И я там набираюсь мыслей, чтобы потом вылилось в картине… Я там делаю много работ.

И все его работы узнаваемы, в них – индивидуальность, неповторимость натуры художника, его стиля мышления. В них – его характер. То, что мастер никогда не скажет в диалоге на диктофон, раскроет искусство. И темы, которые он поднимает – близки каждому: состояние обычного человека в разные периоды его жизни, восхищение красотой природы, напряжение при переходе дороги, состояние праздника, воспоминание и размышление, переживание впечатления. Жизнь, одним словом.

Динамика, нерв, поток сменяющих друг друга мыслей – в своём восприятии зритель «дорисовывает» образ, который тут же может ускользнуть, смениться другим («Движение навстречу», 2015 г.). Цвет в своём развитии  направлен от полумрака флангов к накалу вспышки в центре, линии, образующие относительно спокойные фигуры слева и справа, словно ускоряясь, трансформируются, сходясь, будучи уже сжатыми до предела в приплюснутые овалы. И небольшой промежуток между ними доводит напряжение до предела. Не будь этого зазора, этого «стоп-кадра», мы бы увидели свершившийся факт. Центр композиции здесь – сильнейшая психологическая кульминация. Вот, что выхватывает подсознание зрителя в первую очередь. А все остальное – потом: возникающие ряды воспоминаний и ассоциаций, индивидуальная дорисовка сюжета (да, и в абстрактной живописи он имеет место быть, но рождается индивидуально и в различных вариантах у каждого зрителя).

Художник, мыслящий в своём творчестве абстрактными категориями, может допустить некоторый отход от чистых форм. И в некоторые композиции Костаринов вводит узнаваемые объекты, иногда – легким намеком, иногда – вполне откровенно. Но не для того, чтобы дать зрителю подсказку, а по своему видению образа. Так возникает мотив кинокамеры в «Кино» (2016 г.), а в триптихе «Рублёв» угадываются знаковые пейзажные планы (работа была создана под впечатлением известного фильма А. Тарковского).

В. К.: Я никогда не сажусь за работу, если в голове не сформулирую мысль. Если ничего нет – все разваливается. Контакта не будет, будет отторжение.

Н. Л.: Контакт происходит на почве узнавания. Мы или принимаем, или не принимаем. Узнаём – изгиб, ощущение, образ – принимаем. Не узнаём – контакта не возникнет. В полностью беспредметной композиции толчком к такому принятию-погружению может быть даже оттенок, цветовой переход, являющийся триггером для развития цепи ассоциаций и воспоминаний. А может, и новых ощущений.

А вот – другая картина: постепенно обволакивающее спокойствие, умиротворение, равновесие («Идиллия», 2013 г.). Как всегда – Валерия Анатольевича – линии в полной гармонии с цветовой атмосферой, в которой превалируют тёплые оттенки. Здесь они формируют текучее, мягко уходящее в глубину пространство, которое как будто светится изнутри. Линии постепенно растворяются в потоках цвета, наш глаз видит воплощение идиллии так, как она заложена в нашей природе восприятия. Вслед за автором зритель включается в динамику мысленного потока, эмоций, и эту игру невозможно передать словами, можно только пережить. Наши сознание и подсознание не беспорядочны. Так уж устроено природой, что всё имеет свои законы и структуру. Сложную, очень сложную, но – имеет. Попадаем на эту волну – возникнет общение, диалог, коммуникация, когда мы понимаем-проникаемся невыразимым, выраженным отвлечёнными изобразительными средствами. Именно живопись как техника здесь работает наиболее мощно, когда включается фактура, дышащая поверхность картины.

В. К.: В абстракции нет формы, там – цветовая гармония, которая в сознании, это цветоинтуитивное искусство. Цвет, линия, пластика. Линия здесь создаёт интуитивное чувство у художника. Я говорю зрителям: «Не обязательно вы должны увидеть что-то определённое. Вы можете увидеть что-то своё, что я туда и не заложил».

Н. Л.: То есть, в основе – игра чувства?

В. К.: Да, игра чувства и интуиция. То, что приходит откуда-то, вот оно и выливается. Не всегда получается. Иногда вроде бы напишу – красиво. Но… ничего не связано. Не живёт. Ломается, куда-то уходит… Надо найти какую-то грань, чтобы не впасть в мазню.

Н. Л.: Значит, некая структура в абстрактном искусстве присутствует?

В. К.: Да, структура есть. Но она выражается в диалоге линий. Нельзя нарисовать одну линию, и дальше её не поддержать. Иначе она будет сама по себе. Надо, чтобы она куда-то утекала, уходила. Так же и цветовые пятна. Если край сделать красным, а остальное – бело-зеленым, то непонятно будет – откуда же вообще появилось это красное? Оно должно где-то повторяться, где-то растекаться. Можно, конечно сделать работу в красном и зелёном. И такие есть работы, которые очень просты. Например, Малевич. То, что он сделал в «Черном квадрате», для меня – это высокое искусство. Он называл это иконой. Для себя я расшифровываю это, как черно-белую графику, или это – мужчина и женщина, ночь и день, и так далее. Он написал свою картину так, что это прочитывается. В многозначности минимализма он дошёл до предела.

Если говорить об уникальном стиле Валерия Костаринова, то это — тончайшая игра ощущений, подчинённая строгому отбору. Сдержанность и дисциплина мышления проявляется в безупречности структуры элементов. Самые мощные по эмоциональному накалу композиции имеют в своей основе устойчивость и определенную замкнутость. Возможное «противостояние» чувства и разума, пронзительной исповедальности и замкнутости смягчается неповторимой элегантностью, которая присутствует во всём: от фактуры до рисунка и колорита. Она обеспечивает цельность в передаче сложных сенситивных переходов, смысловых оттенков, подчеркивает гармонию и красоту внутреннего мира живописца, а строгое благородство композиции придаёт произведениям возвышенный характер.

Развитие пространства и мысли идёт вглубь, эмоции не расплёскиваются в стороны, а подчиняются логике философа. Даже в «Движении» 2004 г., хотя вначале глаз и выхватывает первый план, где отчётливо видно направление действия по горизонтали, далее «сюжет» развивается внутрь, уходя в глубину, «дорисовывая» образы, всплывающие в зыбкой, трепетной дымке один за другим. А «Магический знак» (2004 г.) выражает природу подобного объекта: усилена тема креста, снова проявляются намёки на сюжетное развитие (узнаваемые направления «тел», деталей «обстановки» при совершении обряда – никакой конкретики, двух-трёх точных линий, отражающих визуальный код действия, достаточно, чтобы образ возник моментально). Композиционно действие начинает развиваться в центре, а далее – тайна, уводящая в иное измерение, в глубину золотисто-охристого, подвижного и непознаваемого, необъясняемого пространства. В таком осмыслении и обобщении чувственного опыта он действительно близок своему любимому мастеру – Казимиру Малевичу. Он так же стремится привести абстракцию к наивысшей точке выразительности, при этом активно продолжая работать над возможностями цвета в фигуративной живописи.

Мой вопрос об актуальности абстрактной живописи в наше время был не случаен. Уже прочно заняло свои позиции живопись цифровая, которая активно развивает традиции беспредметного искусства. Но… роль фактуры живого мазка, живого движения кисти для создания атмосферы медитативного мыслительного анализа трудно переоценить. Это – непременная часть образа, это – мостик в контакте с миром чувств автора.

Не хочу проводить никаких сравнений. Костаринов – уникален. И если можно говорить о сходстве в творческом поиске с Малевичем, то это – преемственность. В понимании искусства как духовного творчества. В философии. В гармонии этического и эстетического начал. В неразрывной связи с традициями русской культуры. Для меня Валерий Анатольевич является верным продолжателем традиций русского искусства, лейтмотивом которого проходит тема духовного осмысления человеком происходящих с ним и вокруг него явлений и событий. В его произведениях эмоции всегда соотносятся с очень личными размышлениями о бытии, в которые включается и зритель. Это всегда диалог. Это всегда деликатное и честное обращение к другу.