В глуши. В гостях у другой эпохи

Матфей ЗАДНИПРЯНЫЙ

Жарким июльским полднем возвращаюсь из песчаного карьера. Уже в деревне мне повстречалась бабушка Роза. Идёт она медленно-медленно, тяжело опираясь то на правую, то на левую палочку. По-старчески проницательно, пристально смотрит мне в лицо. Без слов, старомодно кланяюсь ей. Чтобы она услышала, здороваться надо так громко, что наперебой залают собаки с ближайших дворов. Когда поравнялись, она остановилась и сказала:

— Я люблю, когда вы гуляете мимо. Я у окна сижу всё, вижу, когда вы мимо проходите. Всё одна ведь, всегда одна. Сын, вот, собирался… — Горестно вздыхает.

Предлагаю ей землянички. Только что насобирал в жестяную баночку из-под чая с пол-литра. Демонстративно-располагающим жестом, как продавец, расхваливающий товар, открываю крышечку. Даю вдохнуть аромата и полюбоваться. Хочется хоть на минутку скрасить нелёгкое существование одинокого человека. Отказывается и продолжает рассказывать о своей жизни. Моё дело маленькое – слушать с понимающим видом, кивать. Большего ей и не надо. Просто немного внимания. Потом всё-таки взяла в ладошку немного ягод. Но сразу есть не стала, сжала их в кулачок. «Слаба я на еду стала», — чтобы меня не обидеть, прокомментировала она. По тому, как посмотрела на ягоды, я понял, как непросто ей решиться на незапланированное вкушение пищи, вкус которой уже давно забыла. Надо сначала осторожно попробовать, — вдруг желудок не примет!? 20 августа ей должен стукнуть 91 год. Эх, вот что значит – возраст!

Часа через три  я подошёл к автобусной остановке, намереваясь поехать за покупками в городок, к району которого причислена деревня Ч***. Ведь в автолавке, приезжающей два раза в неделю, выбор, мягко говоря, невелик. Вот и приходиться время от времени отовариваться в П***. Вскоре подковыляла и бабушка Роза. Снова разговорилась.

В Ч*** родилась, выросла, а потом и «за своего, деревенского» замуж вышла.

— Паспортов нам, деревенским, не давали, а так бы в город поехала работать. Автобусы раньше не ходили, а в колхозе нам, молодым работницам, давали гороховой муки десять килограмм за спину, и мы шли пешком в А***, — это кило΄метров двадцать. А там уже, на станции, садились на поезд, везли в город на продажу.

В проёме автобусной будки, был виден купол церкви с крестом. Глядя на него, Роза Васильевна стала вспоминать, как разрушали церковь и, как уже в наше время, восстанавливали.

— Когда война была, в 43-м, приехал комиссар из П***, сказал, колокол с колокольни будем снимать. Ну, мы, девчата ещё были, давай плакать! Он так строго нам сказал: «на что она вам – церковь?». – Вспоминая, она изобразила надменное выражение лица большевика. – Будем, говорит, пули из него переливать. Когда скидывали, он разбился. Был ещё и маленький колокол, так его к рабочим повесили, когда на обед или работу им, били в него. Крест тоже потом скинули. И сделали в ней склад. Колхозное зерно хранили.

Кира (слева) и Роза Васильевны

Добавлю один штрих к свидетельству Розы Васильевны. По рассказам других местных жителей, когда разрушали церковь, из иконостаса и вообще церковных икон соорудили перегородки между стойлами в местном колхозном коровнике. Вскоре, в него попала молния и он сгорел. В деревне посчитали это Божьим наказанием за кощунство. Добавляют и то, что в ночь пожара в коровнике были как раз те, кто глумился над иконами. Кто-то из них погиб, кто-то отделался ожогами. Пострадала и скотина.

— Когда церкву-то закрыли, я часто на неё смотрела, крестилась. И книга божественная у меня есть. А на Пасху мы всегда собирались у церквы, «Христос воскресе» пели, крестным ходом вокруг неё обходили. А восстановлять её стали недавно, специального мужчину из Ленинграда вызвали, он крест поставил. Свои-то все боялись, что высоко лезть. Потом священник приехал, с ним люди, купол покрыли и всё сделали. Когда священник приезжал, я всегда приходила на богослужение. До восьмидесяти пяти годов. Потом уже на исповеди всё сказала, что тяжело мне ходить, что упасть боюсь, да и не слышу, что в церкви-то поют, что священник говорит. Что толку мне ходить?

Подкатил автобус. Вышла сестра Розы – Кира, и ещё бабушка-дачница. По-простому обрадовались друг другу, стали делиться нехитрыми новостями, пошли к дому Киры.

Всматриваясь в разрушающиеся дома очередной деревни, мимо которых проезжал сейчас автобус, я внезапно ощутил острую жалость к одинокой старости этой бабушки и исчезнувшему миру, к которому она когда-то принадлежала. Достаточно было эмпатически проникнуть во внутренний мир человека, личность которого сформировалась в послевоенное время, и я словно на машине времени перенёсся в неизвестную мне страну с иными перспективами, ценностями и приоритетами.

Не буду даже пытаться описывать своим слабым пером эту целостную натуру. Скажу только, что во всём её облике просвечивает глубоко человечное отношение ко всему живому. Его она сумела пронести сквозь все бури нелёгкой, почти подневольной деревенской жизни. А вернее, – они-то её и закалили! Сама же о себе отозвалась так: «Характер у меня плохой – врагов не нажила, меня все любили. Не было у меня твёрдости». А я бы сказал, что Роза Васильевна – добра и сердечна, за это, ведь, людей и любят. И не твёрдости ей не хватало, нет. Ей не хватало амбициозной стервозности, которая, как и наглость, многими сегодня считается «вторым счастьем».