В Глуши. Деревенские нравы и немножко творогу

Матфей ЗАДНИПРЯНЫЙ

 На всю деревню Ч*** осталась одна корова – у Аркадия и Ларисы Хряковых*. Только у них теперь можно взять молока и творога. А лет пятнадцать тому, не то что молока, а и мёду можно было купить. Да и на здешнем скотном дворе ИП Виноградова кипела жизнь: лет восемь назад 75 коров было. Любой мог прийти, молока купить. На молоковозе его ежедневно отвозили на молокоперерабатывающее предприятие города П***. Ну, а когда оно закрылось, за ним следом сгинуло и ИП Виноградова, действовавшее в сети деревень П***- го района.

Этим летом задумал я у Хряковых творог брать. Знал, что продают, но очень мне не хотелось к ним подходить: уж больно они грубы, да слишком часто пьяны. Но ежедневно прогуливаясь по дорожке на озеро, всегда правым плечом чуть-чуть угол веранды их дома не задевал. Потому как эта веранда так близка к дороженьке, что почти с ней за руку здоровается. Ну, и, часто видел, как кто-то из Хряковых дверь открывает, да меня неподвижным, коровьим взглядом осматривает. А однажды Лара сама творогу мне в руки сунула с полкило – вот радости то было! Такой он вкусненький, такой жирненький! Всё сразу-то и слопал. Так и стал приходить к ним, отовариваться.

И всё бы хорошо, но однажды…

Поднялся на веранду, стучусь в дверь дома.

— Заходи!

Зашёл. Позвали на кухню. И сразу сердце почуяло: не вовремя я. Оба на кураже, выпивши. Ещё и гость за столом сидит. Судя по Хиндаю у крыльца веранды – не им чета мужик. У Хряковых-то – раздолбанный жигулёнок. На столе початая поллитровка, да огромная бутыль Жигулёвского. Всё как учили – в лучших деревенских традициях. Если в сердце праздник, то и повода искать не надо. Приехал знакомый – уже повод! Благо знакомые эти, чуть не каждый день к ним ездят.

Бабка стала накладывать мне творог. Лучше б я того не видел! Кладёт творог в мешочек, а «по дороге» ей попробовать ведь хочется! И – немножечко в рот. А по пути в рот крошки с ложки сыплются на пол. А мне, говорит:

— Ты чего не думай, я – ветеринар, я – бабка стерильная!

Бррр… Решил – творог этот скормлю коту, как только домой приду. Что и сделал. Но по неуместной в этой избе тактичности, и слова не сказал. Даже деньги  на стол положил. Даже спасибо сказал. А тут вдруг Хряков из-за стола как заорёт:

— Садись, выпей! – и упёрся в меня круглыми стекляшками очков, из-под которых глаза как-то недобро горят. В фас – вылитый Берия.

Положение не из лёгких! Ибо, во-первых – не пью, а во-вторых – не пью с такими, вот, товарищами.

— Выпей с нами, садись, — прошамкала и бабка

— Не пью я, спасибо.

Повисла полуминутная пауза.  В течение её, Хряков что-то напряжённо обдумывал. И вдруг гаркнул:

— Садись, а то застрелю! – И – сверлит глазами.

Молча смотрю на него. А про себя думаю: «это надо же, до чего можно докатиться». Я на него смотрю, а он – на меня. Ружьё то у него есть, да и злобы на десятерых хватит, но всё-таки, среди бела дня, без причины, да ещё и не шибко пьян пока что – нет, не будет. Гонор распускает, развлекается. Думает, я разозлюсь, да слово поперёк скажу. И уж тогда он покажет себя во всей красе. Но я-то выше этого. В школе даже учили: человек – это звучит гордо. На всю жизнь запомнил.

 

— Что, не веришь? – кричит он, но уже каким-то поскучневшим голосом. Видит, что я его понты раскусил.

Тут бабка подключилась:

— Аркаша, да что! Да всё хорошо! – Пропела «о», в словах «что» и «хорошо».

Гость повернул к нему левое плечо, и чуть наклоняясь:

— Аркаш, да ты это, в общем… Ну, не хочет, и… — делает миролюбивый жест правой ладонью.

Хряков напыжился, ещё что-то гаркнул из принципа, но в его голосе была уже не ярость, не злость, не обида, а скука актёра, доигрывающего опостылевшую роль. Даже физиономию от меня отвернул. В профиль – вылитый Наполеон.

Больше я к ним за творогом не ходил. Зато зашёл как-то к Виктору, их соседу, поделился с ним этой историей. А он выдал мне историйку ещё похлеще. Вот она.

Лет пять тому, Виктор приехал из Питера и купил у наследников помершей бабы Лиды её гнилушку. И на первом же году Хряковы стали его зазывать к себе в гости. И молочка они ему дадут, и супу нальют, и бутылку поставят. Ну, и, Виктор стал к ним захаживать. И суп хлебал, и водочкой не брезговал. Не напивался, конечно, потому как царь в голове имеется. В общем, установилось полное дружеское взаимопонимание между соседями. И всё бы хорошо, если б эту идиллию не разрушил крутой но΄ров Аркаши.

Раз, стоя в очереди у автолавки, пьяный Хряков обратился к Виктору с просьбой нарисовать портрет Лары. Знал, что кроме прочего, сосед ещё и художник. Но тот отказался. Быть может, в излишне резкой форме – этого Виктор не уточнил. В ответ Аркадий Анатольевич, налившись краской, проорал:

— Я тебя на вилы посажу!

Виктор подготовился, ожидая исполнения его угрозы: наточил топор, который топорищем вверх стоял теперь у входной двери. Постучится кто – он за топор. Потом уж пришла Лара, извинялась за мужа. Пыталась замять ссору трёхлитровой банкой молока, яйцами, и другими дарами.

Шли недели, месяцы. Раз, повстречавшись с Виктором на улице, Аркаша стал мириться:

— Витёк, ты извини, пьян был. Мы ж – соседи! – И – протянул руку.

Но тот демонстративно отвёл свою руку за спину. Тогда Хряков опять взъярился:

— Ты здесь жить не будешь!!! Это я говорю!

Прошёл год, прошло два. И хотя молоком Виктора так и не удалось задобрить, но кивком головы он Хрякова всё же удостаивает. Вроде как отдаёт должное его гордости, кидает ей эту мизерную дань.

Постскриптум. В глухих новгородских деревнях до сих пор живут по старинке. У них всё тот же уклад, то же восприятие жизни, что и лет тридцать назад (или больше?). Взмыленная лошадь цивилизации промчалась мимо них, не прижилась излюбленная дщерь шизофреничных умов современности – толерантность. От моральных искажений их спасла простая жизнь на земле; близость к природе позволила не утратить самобытность. Иногда, к несчастью, она вырождается в самодурство Хряковых. Но лишь иногда.

 

*Все имена и фамилии изменены из этических соображений

 

 

.