Этюды с сельской натуры

Матфей ЗАДНИПРЯНЫЙ

Утром рано, лишь только первые лучи весеннего, но уже по-летнему жаркого, солнца облили благодатным светом обозримую глазом округу, выползают неведомо откуда побитые жизнью, серые, и несчастные люди — пьяницы, жаждущие опохмелиться.

Издали вижу двоих оборванных, грязных и «благоухающих» мужиков с серыми, безжизненными глазами. У входа в магазин я невольно бросаю внимательный взгляд на одно из них — колоритного, ещё совсем не старого кряжистого мужика с широкой физиономией и седой бородой. На дне зрачков его тёмных глаз я увидел страстное томление духа, напомнившее мне взгляд собаки, которая с отрывистым громким лаем бегает возле пустой миски: когда же, наконец, выйдет хозяин, и подаст то, что так давно дразнит своим запахом, тянущимся из кухни, преодолевая закрытые окна и двери.

Перехватив мой взгляд, он издал хриплым басом какие-то нечленораздельные звуки, в которых слышалась мольба. Догадываясь о её содержании, я прошёл как можно быстрее мимо, стараясь не вдохнуть окружающего его прогорклого, потного воздуха.

Отвращение — нехристианское чувство, посему, вспоминая советы православных старцев, стараюсь узреть в этих существах, более похожих на бессловесных, нежели на людей, образ Божий. Увидеть идею Творца в этих людях нелегко, но благая мысль, прилетевшая словно из иных миров, устыдила меня в нелепом самовозвеличивании.

Выйдя из магазина, я перестал думать о встреченных мной бедолагах.  Их образы  сдул летящий с протекающей поблизости реки Мологи прохладный ветерок. Вот пронеслась по шоссе машина, подняв столб пыли. Вот, словно угрожая и предъявляя претензии, загавкала лежащая на другой стороне дороги собака. Поднявшись, она отряхнулась и, неуклюже пошатываясь, потрусила в мою сторону.

«Эта — не опасна», — решаю я. Поравнявшись с ней, киваю головой, как давней знакомой, и говорю хоть и глупое, но интуитивно понятное: «Как дела, псина? Вши, наверное, заели, а может, жрать охота?» При последних словах достаю из пакета кирпич хлеба, надламываю и, глядя на собачью морду, жду реакции. Она, слегка вильнув хвостом, по привычке настороженно, но, впрочем, довольно спокойно, даже самоуверенно, подходит ближе и, подняв морду, молча смотрит мне в глаза. Потом вяло подходит к упавшей краюхе, и также вяло начинает её жевать. А я, исполнив сельский ритуал дружбы между человеком и полу-бродячей собакой, иду домой.

После полудня я снова отправился за покупками, на этот раз в другой магазин, соседний с тем, который посещал утром. У самого входа встречаю утренних «знакомых»: в этот раз они выглядят счастливее, по-видимому, уже хлебнули стаканчик-другой. Один из них, приятель описанного мной выше, высокий, жилистый, босой, с тёмной кожей лица и рук, подбитым левым глазом, кивнув в мою сторону, что-то сказал товарищу на неведом мне, нечленораздельном наречии живого великорусского языка.

Не знаю, какие мысли пробуждает вид этих «красавцев» в головах местных жителей. Вероятнее всего, принимают их, как данность, а я, в который раз думаю: «Да ведь они и умрут также, как жили — пьяными, грязными, грубыми…» Впрочем, неизвестно, как бы жил любой из нас, тот, кто сегодня сознаёт свою социальную значимость, успешность, важность собственной персоны, если бы г-жа Жизнь поместила его в среду, где нищета, грубость и пьянство являются нормой, а различного рода пороки, процветающие на сей благодатной ниве, правят бал. Посему да не осуждай; как утверждает древний афоризм, «в чём осудишь — в том и сам побудешь».

Один из приятелей что-то невнятно, но громко гаркнул в мою сторону, но, не уразумев, что же такого важного сей достойный гражданин имеет сообщить мне, прохожу мимо, и за спиной слышу уже совершенно внятно и чётко несколько непечатных слов. Удивительно, но когда пьяницы прибегают к матерным словам, то в отличии от лексикона обыденной речи, произносят их на удивление разборчиво. Язык мата — это особый сказочный мир образов и представлений, который имеет весьма отдалённую связь с реальным человеческим миром, и тот, кто не проникся энергетикой бурной, безумно-красочной жизни, извергаемой из уст жреца-матерщинника, творящего злую, лукаво-грубую сказку-пародию на взаимоотношения противоположных полов, тот никогда не поймёт всей «прелести» сквернословия.

Древние славяне, как известно, были язычниками, и матерные слова означали у них совершенно определённых персонажей, которых они, желая сладить какое-либо дело, могли призывать, воспользовавшись специальным сборником языческих заклинаний. В православной же традиции этих персонажей прямо называют бесами. Услышав посланные мне в спину словечки, долженствующие призвать тёмную силу, я почувствовал, словно что-то мерзкое коснулось левого плеча, а лицо обдало жарким зловонным дуновением.

Как известно из слов Спасителя, молитва и пост — единственный способ борьбы с падшими духами, так что первое из предложенного я и сделал, сотворив несколько раз молитву. Темнота стала рассеиваться, тяжесть в голове сменилась ясностью  мыслей, и я поспешил покинуть магазин.

Ну вот, всё позади. Я, как и утром, иду с пакетом, полным продуктов. Опять кашляю от пыли, поднимаемой бегущими по шоссе машинами, и вновь обращаюсь к собаке. На этот раз к лохматому щенку, который изо всех сил пытается показаться мне сильным и опасным, а когда видит, что я ему откровенно не верю — быстро-быстро виляет хвостом и суёт мне голову в руки, чтобы я его побыстрее да покрепче погладил. Позади остались недавние неприятные  впечатления, и шёл я, улыбаясь всему, что встречалось на пути. Солнце ласкало меня теплом лучей, а я посылал ему воздушные поцелуи.